Дымчато-голубое небо. Под ним — степь, степь без конца и края. Куда-то к солнцу, смеясь, уползает едва различимая дорога. Совсем недавно видимо, на рассвете, прошел здесь чумацкий обоз. На примятой траве — колеи, оставленные широкими колесами.
Заря отцветала. Пожарищем полыхало утро. Степь сверкала, переливалась мириадами огоньков - росинок, а на взлобках уже начала куриться молочной дымкой.
Тяжело дыша, по дороге поспешал одинокий путник. На нем серые холщовые шаровары, такая же домотканная украинская рубаха. На голове, будто обгрызанный, соломенный брыль. На левом плече он нес травяной мешок с небольшой кладью, правой рукой опирался на сучковатый вербовый посошок. Босые ноги потрескались, стали коричнево-серыми, как мореный дуб.
У дороги — степной могильник. Тяжело дыша, коротенькими шажками поднялся человек на курган. С резким посвистом «фр-фр- фр...» из-под ног ударилась куропатиная стая. Вздрогнул путник, затем проследил, как птицы, сверкая многоцветьем пера, описав полукруг, упали в ложбинке.
Прикладывая ладонь к брылю, наподобие козырька, путник всматривается вперед, по сторонам. Ему надо было догнать обоз. Но он не был уверен, правильно ли идет? Та ли это дорога? Быть может, колеи на траве оставлены чужими повозками, идущими с солью в обратную сторону?
Лицо человека горело, покрывалось испариной. Шершавым рукавом рубахи он то и дело вытирал покатый лоб, широкие скулы, выцветшие усы.
Несмотря на гнетущее одиночество, на растущую, как ком, тревогу, он удивленно глядел на мир. Его, выросшего в маленьком рыбачьем селе Приазовья, с детства влюбленного в матушку - землю, поражало обилие трав, цветов, переливы красок, какими захлебывалась степь. Полной грудью вдыхал он пряные, терпкие запахи. Останавливаясь передохнуть, пристально вглядывался вдаль. Ему казалось, под ногами — живой ковер. Он поминутно меняет оттенки и движется, движется до самого горизонта. Набежит даже слабый ветерок, зарябит Степь, пеной заиграет серебристый метлюжок, затрясет порыжевшими пучками усов тысячелистик, потечет за ветром белесыми шелковисты ми ручейками шаловливый ковыль. Заколышатся оранжевые островки цветущего донника, желтой люцерны, темно - зеленого катрана, замаячат малиновые султаны татарника. Глядел бы не нагляделся.
Курган остался далеко позади. Высоко в безоблачном небе плавали степные орлики. Над головой путника повисли серые комочки жаворонков. Они мельтешат крылышками, звонят о своем недолгом птичьем счастье. А солнце — все выше и выше, начинает жечь нестерпимо. Человеку кажется, все лучи оно направляет на него. И, как бы он ни шел, каким бы боком не поворачивался, оно цепко хватает, запускает обжигающие щупальца к самому сердцу. А по лицу уже не каплями — мутными струйками растекается пот. Он щиплет, разъедает глаза, попадает на шершавые губы, в рот. И путник чувствует его горечь с едким запахом полыни.
— Пить, пить, пить, — эта мысль долбит мозг, вытесняет все. Человек понимает, вода — где-то там, впереди. Он напрягает силы. А в ушах неумолчный, оглушающий перезвон кузнечиков, степных сверчков.
В этом бесконечном хаосе звуков путник различает как бы пастуший посвист. Один раз, другой... Так может свистеть приятель, желая остановить вас, догнать. С надеждой оглянулся, но уже в который раз убедился: свистят суслики. То там, то здесь среди кустиков блеклого ямурка, типчака возвышаются небольшие холмики. На них торчком стоят любопытные зверьки. Они сигналят об опасности, провожают человека острыми настороженными глазками. Когда же путник подходит вплотную, мгновенно исчезают в норах. Стоит отойти, снова свист.
—Пить, пить... — вспыхивает в сознании. — Не думать об этом, забыть. Человек превозмогает себя, но где-то совсем рядом:
—Пить - подай, пить - подай! — выстукивают перепела.
Какая-то пичуга, будто вторя, из густой заросли солодка тоненько, протяжно тянет: «пи-и-и-и-и-ить, пи-и-и-и-и-ить...».
Чем дальше шел человек, тем резче менялась степь. Все больше блекли ее тона. Казалось, совсем недавно языки степного пожара облизали землю. Чаще стали встречаться солончаковые пролысины, будто огромные лишаи.
В сухой балке ему почудилась вода. Здесь стеной стояли побуревшие камыши, остролистая осока. Дно балки было белым, изрезанным зияющими трещинами.
У самых камышей человек посошком выворотил ком сухой земли. Под ним была сырость. Он опустил в образовавшуюся ямку руки, стал выгребать грязь. Заблестела вода. Зачерпнув башмаком, стал жадно пить. Она походила на рассол, каким заливают сельдей в бочках. Вскоре спазмы сдавили горло. Будто тяжелые, острые гвозди вонзились в живот.
Человек проклинал себя за то, что два дня назад на постоялом дворе Маныцкого городка всю ночь лакал из жбана, разящую дымом, бражку. Потом куражился, лез к дружкам с кулаками, а утром ехать с обозом наотрез отказался. Дружки называли его ярыжкой, забулдыжником. Дядько Игнат от избытка чувств саданул его по скуле.
Когда обоз тронулся, проводник кричал в сердцах:
— Садись, Васыль, бисова ты душа! Не пойдешь, худо тоби буде. Помяни слово!
—Поняйте, дожину вас.
А теперь вот третьи сутки не может догнать. У него нет запаса пищи. Было несколько сухих таранок, съел в первый день, а ночью слизывал с травы капли росы. Башмаки в мешке казались пудовыми.
Увидев на обочине купу кустов конского щавеля, Васыль валится в тень, ищет защиту от солнца. Ударив ладонью по блеклым листьям, ощутил влагу, облизывая ладонь, почувствовал: катится в бездну.
Когда очнулся, испугался. Сколько времени проспал? Как далеко мог уйти обоз? Ведь его ждут где-то па привале. Опять отвалтузит дядька Игнат. Скула до сих пор ноет.
Терзая себя упреками, руганью, Васыль поплелся вперед. Продираясь через заросли молочая, вспугнул стрепета. Крупная серая птица больно хлестнула крыльями по ногам. В ямке, на сухом примятом пырее лежали два яичка. С жадностью выпил. Стал шарить в траве, нет ли еще. На мгновение ощутил под левой ступней что-то живое, холодное. Скакнул. Позади, подняв над травою голову, шипя, угрожала гадюка. С дрожью в теле выбежал на дорогу.
Нещадно жгло солнце. Путника терзала жажда. Ему казалось, что он может выпить бочонок холодной воды. Но сейчас хоть бы глоток, пусть даже теплой.
Николаев Н. М. Через Дикое поле : старая быль // Светлый путь. 1972/ 26 авг. С. 4.
