ЛУПОГЛАЗЫЙ
Войдя в чабанский домик, я увидел небольшую темно-серую птицу. Сидела она на подоконнике, тараща желтые кошачьи глаза. Голова — круглая, хвост — до смешного короткий, будто подстрижен.
Чабан Корней Леонтьевич резал ножом сырое мясо. Небольшие дольки протягивал птице. Та схватывала коротким клювом, жадно проглатывала.
— Это сова? — спрашиваю.
— Сыч.
— Сыч?! Тот самый...
— Тот самый, о. ком худая молва.
— А вы-то не боитесь его?
— Я жизнью ему обязан!
— Даже так?...
— Могу больше сказать...
— Любопытно. А как приручили лупоглазого?
— Сами сычи поселились в кошаре. Лет восемь живут. Вечерами ухают, хохочут. Особенно проявляют восторг, когда отара с пастбища ворочается. Да и овцы к их крику привыкли.
— А где ж они обитают?
— Взгляните.
Мы вышли из домика. Корней Леонтьевич поднес сыча к камышитовой стене. И тот юркнул в темную дыру,
— Днем они дрыхнут, а вот ночью такой лупоглазый за трех кошек справляется. Стоит мыши где-либо пискнуть, и она уже в когтях.
— А чем же особенным ваш сыч отличился? — интересуюсь.
— Расскажу как-нибудь...
И вот что я узнал.
В прошлом году в поисках корма отара далеко отошла от зимовья. Несмотря на осень, день был ясным, знойным.. А с полудня засвистел верховой ветер. Небо стало пепельно-желтым. С востока по всей степи вприпрыжку поскакали сухие кусты перекати-поля. Солнце мрачнело, укорачивало лучи, наконец, потеря лось где-то в сумрачной выси. А ветер неистовствовал, поднимал с земли тучи бурой пыли. Начиналась черная буря.
Только теперь Корней Леонтьевич понял: «Это надолго, нужно спешить». Овцы, почуяв тревогу, перестали пастись. Сбиваясь в кучу, все быстрее и быстрее двигались за ветром. Чабан кликнул собак, указал направление, свистнул, они с лаем погнали отару. Отара текла плотной массой, матки блеяли на сотни голосов. В душе чабана росла тревога; Дышать становилось тяжелее. Пыль забивала глаза, нос, на зубах скрипели песчинки. Да и ноги становились непослушными.
Иногда Корней Леонтьевич замечал, как сквозь мглу, будто белый пузырь, выныривало лишенное лучей солнце. А вскоре каштановая муть захлестнула все. Отара двигалась вслепую, наугад. Многое передумал чабан. Больно, обидно было, что так просчитался. Буря свирепела, валила с ног. А овцы безудержно шли. Тревога, как клещ, впивалась в сердце; «Сбились... Миновали зимовье. Еще час, от силы — два, овцы начнут падать». Он вспомнил, как в прошлом году чабан из соседнего колхоза вот так же был застигнут пыльной бурей. Отара всю ночь шла за ветром, натолкнулась на старый колодец. Овцы телами снесли загородку, стали валиться в глубокую яму. И падали до тех пор, пока колодец не был забит доверху. Сотни маток задавили друг друга. То же может быть теперь...
«Как остановить, спасти отару? Сейчас никто не поможет. Завтра будет поздно!». Чабан во тьме натолкнулся на упавшее, обессилевшее животное. Вот оно!.. Самое страшное...
Он поднял ягненка на руки. Но идти и без того было тяжко. Чабан представил, что и он может упасть, что к утру непоенные, обессиленные овцы растеряются по степи. Их занесет пылью. А тьма все сгущалась. Корней Леонтьевич в двух шагах ничего не видел, но чувствовал движение, слышал блеяние, сопение измученных животных. В стороне глухо лаяли собаки на отставших. Когда чабан почувствовал, что силы его вот-вот покинут, где-то справа, во тьме, послышалось: «Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!».
— Что это? Неужто схожу с ума?
— Уф! Уф! Уф! — застонало в небе. Как по команде, отара резко шарахнулась вправо, пошла в ином направлении. И тут он понял: «Это — спасение!».
Хохот то удалялся, то приближался. А овцы двигались по звуку с удвоенной быстротой. В кромешной тьме отару разыскал и вел к зимовью сыч — лупоглазый.
Николаев Н. М. Лупоглазый // Светлый путь 1974. 28 сент. С.4.
