Майская вьюга
В низине, там, где начинался вишнёвый сад, словно дозорные воины-богатыри, росли огромные с роскошными кронами, стройные тополя. Впрочем, «росли» об этих великанах мог говорить не каждый. Почти все в хуторе их знали всю жизнь вот такими могучими и сильными. Разве что старые люди ещё помнили, как они росли. В тени тополей каждую весну буйно цвела и приносила осенью полнозёрные красные гроздья белокустая калина. А вокруг неё, почти с головой спрятавшись в траву, вызревал упругий полосатый крыжовник с такой прозрачной кожицей, что сквозь неё можно было пересчитать желтоватые зёрнышки — косточки.
Через узкую стежку, за поливным огородом, охраняемым от всех невзгод тихо шепчущимися тополями, раскинулся старый вишнёвый сад. Умершие деревья нарушили стройность его рядов, но именно этот кажущийся беспорядок придавал саду естественную гармонию, прозрачность и прелесть дивной природы.
В верхушках тополей вечно горланили грачи, устраивая бесконечную возню на своих бесчисленных довольно примитивных гнёздах, выводили птенцов, улетали глубокой осенью, а с первыми весенними проталинами затевали новый галдёж. К ним привыкли, их всегда ждали. И никто не мог представить себе тополя без чёрных, как и их хозяева, гнёзд.
Прямо под выпирающими из земли мощными корнями тополей с незапамятных времён унимал жару своей прохладой и свежестью колодец с добротным дубовым срубом и покатым навесом: чтобы мусор в него не падал. Вода в колодце всегда была чистая и студёная, хотя и держалась совсем близко к поверхности почвы: на уровне двух-трёх брёвен сруба. Бывало, нагнёшься, зачерпнёшь полное ведро и задрожит, засеребрится пойманный для нужд житейских родник, словно живительный сок самих тополей, отданный земле и людям от избытка сил.
Тополя даже что-то вроде фамилии своей имели: звали их карповыми. Карпа, что срубил свой курень под тополями, а потом сад вишнёвый разводить стал, давно уже в живых не было. Служил в Красной коннице комиссаром. Так, в память о добром земляке и прозвали хуторяне тополя карповыми. Теперь в курене жил с семьёй его сын, Кузьма — человек бирюковатый, нелюдимый, скупой и хитрый. Но, чего нельзя было у него отнять: мастер на все лады — умел дом срубить, печку с вихревой тягой сложить, рамы оконные, двери филенчатые вязать, резьбу по дереву знал, но больше всего любил бочёнки да кадушки делать... Может, потому и в хуторе к нему терпимо относились, а некоторые, особенно вдовы, даже заискивали: авось, случится по какой надобности обратиться, подешевле столковаться можно будет за плату.
<…>
...После тёплых майских дождей на огородах буйно пошли в рост сорняки. Солнце клонило уже к западу, а мы с дедом никак не могли «добить» небольшой уголок кукурузы. Тяпка моя стала чугунной, хотелось забраться в тень под тополя и заснуть под шёпот листвы.
С тополей медленно спадал белый пух, потоки тёплого воздуха плавно несли его от сада, и он хлопьями ложился на скрученные жарой листья кукурузы, устилал ватным покрывалом землю, лип к лицу, назойливо лез в ноздри и в глаза...
Дед, опёршись одной рукой на держак мотыги, а другой выбирая пух из бороды, озабоченно, с тревогой проговорил:
— Тополь рано завьюжил. Майская вьюга тополиная — не к добру. Пух полетел прежде времени — жди ветров горячих, засухи. Да вон и листья, гляжу, скрючились, опадают. Вид у тополей в этом году какой-то хворый. Нездоровится, одним словом, старичкам. Тополя беду предвещают. Чует моё сердце...
В середине лета, когда началась жатва, тополя стояли уже совсем голые, без единого листочка. Опустевшие чёрные грачиные гнёзда ещё более усугубляли печальную непонятную и тревожную картину. Предсказание деда не сбылось. Хлеб выдался рослый, колос тугой, сильный, зерно ядрёное, золотистое, богатое крахмалом... Людям, обрадованным таким счастьем, некогда было горевать по тополям.
Губанов, Г. В. Майская вьюга // На хуторе дальнем... : [рассказы] / Георгий Губанов. Ростов-на-Дону, 2012. С. 51–54.
