Случалось ли вам встречать каменных баб на забытых скифских курганах?
На ногах, слабо прорубленных в ноздреватом известняке, они стоят в открытой степи, как бы присев на корточки, храня следы безнадежной борьбы с ветром, усеявшим рытвинами их плоские лица. Они не похожи одна на другую. Между ними есть воины в высоких шапках, напоминающих красноармейский шишак, есть женщины, которых легко узнать по тонким линиям ушей, по еле видным черточкам ожерелий.
А между женщинами есть добрые, толстогубые, С улыбающимися глазами обрюзгших, бездетных вдов, и есть хищные, с большими грудями и тупыми челюстями, в которых таится недоброжелательство и даже вражда.
Присевшие на корточки — самые страшные между ними. С обезьяньей повадкой, они сидят, загадочные, кривобокие, наклонившись вперед, подняв вверх плоские, низколобые морды.
Подле одной из таких баб летом 1928 года, стоял человек в коротком пиджаке, без шапки, маленький, рябоватый (и рыжая прядь волос по временам взлетала на затылке), — стоял и смотрел в степь.
А баба, пугливо прижав к бокам детские пальчики, смотрела на него.
Но баба и на этот раз промолчала. И уже неясно было, что думает она об этой затее. Уже два тысячелетия она стояла здесь и, быть может, к ней обращались с таким вопросом не впервые...
Приезжий шел по степи, бормоча, размышляя, и полынь расступалась перед ним.
Расступалась, еще не отступала, а расступалась. Он шел, бормоча.
Расступалась, но скоро начнет отступать. Она начнет отступать когда задымятся походные кухни и зажгутся маяки, раскинутся палатки, и вагончики, похожие на фургоны бродячих актеров, придут на эти земли.
А в палатках и вагончиках будут жить люди.
Он видел их: голых, в соломенных пастушечьих шляпах, равномерно трясущимися на тракторах, ведущими трактора на курганы.
Под пыльным тентом на городской площади он видел их обсуждающими судьбу урожаев, он видел их в мастерских, в столовых, на биваках, в ночных палатках, под стенами, полощущимися на ветру.
Ветер! Кажется он называется здесь суховеем.
Суховей! Что делать нам с ветром, который называется здесь суховеем?
Суть, конечно, не в том, что пыль будет нестись по дорогам, заваливая фары и глаза.
И не в том, что дышать будет нечем.
Суть в том, что под этим ветром зерно, говорят, превращается в пыль.
Бормоча, размышляя он шел, легкий и маленький — трава была по пояс.
А степь, отмеченная редкими курганами, была пуста и проста.
Со всех сторон очерченная небом, она была как бы припудренная, жестковатая, пахнущая сорняком.
Она была не степь, а «степ» — так с тайным уважением называли ее скотоводы. Они говорили: «В степу».
Над норкой суслика он присел и взял на ладонь немного пересохшей черно-серой земли.
Он долго смотрел на нее. Потом размял пальцами. Потом положил комок в рот.
Подражая старинному обычаю ходоков-переселенцев, опасающихся сесть на солончаки, он съел курок земли, и она оказалась пресной, как дождевая вода.
Веселый, с черными от земли губами, он встал и не пошел дальше.
Каверин, В. А. Степь // Пролог : путевые рассказы / В. Каверин. Ленинград, 1931. С. 7–9.
