Стоял мой искалеченный Ил и будто плакал. Струйка бензина текла из-под капота на сухую, горячую землю. Я освободился от парашюта. Глянул на ранец — он словно мышами изъеден, из многочисленных дыр лезет белый шелк: посекло осколками «эрликонов». Защитил меня парашют от ранений.
По обстановке вижу, что переправившиеся немцы скоро будут здесь. Снял самолетные часы. Дулом пистолета разбил приборы, выстрелил в нижний бензобак и зашагал на юг. Думал о Николаеве и Кладько и все вспоминал слова приказа: «Ни шагу назад!»
Впереди показался поселок. Два ряда домиков прижались к дороге с обеих сторон. Сориентировался по карте — должно быть, конесовхоз № 36.
У крайней хаты колодезный журавль. Во рту пересохло. Но заходить в поселок сразу не рискнул. Ведь на Дону сплошного фронта нет, передовые части противника обходили островки нашей ослабленной обороны и оказывались у нас в тылу. Это я неоднократно наблюдал с воздуха.
На всякий случай снял гимнастерку, завернул в нее планшет, пилотку, ремень с кобурой. Пистолет сунул в карман, документы — за голенище сапог и зашагал по степи в оранжевой майке.
По дороге к совхозу показалась старушка с подростком. Заспешил им наперерез.
— Куда путь держите?
— А куда старые ноги унесут... — Поправила на голове сбившийся к затылку платок. Повернувшись к Дону, воздела к небу руки, сжала узловатые пальцы в кулаки и, потрясая ими, произнесла: — Нет креста на них, проклятых! Бомбы и на детей, и на старух у переправы в Цимлянской бросают, танками давят, из пулеметов бьют... Ироды! Ироды!
Потом ее руки бессильно повисли. Она взглянула на меня.
<…>
Я надел гимнастерку, пилотку, подпоясался ремнем, заспешил к поселку. В овраге заметил двух солдат. Оба без сапог, без ремней и без пилоток. Оружия тоже не видно. Один солдатик маленький, белобрысый, почти мальчик, второй оброс густой щетиной.
Белобрысый уставился не то испуганно, не то удивленно. Я подумал: «Не удержали на Дону позиции», — и спросил:
— Где ваша часть?
— Ищем, товарищ лейтенант... — отвечает небритый.
— А почему без оружия?
— Утопло, когда через Дон плыли... Сапоги и те пришлось бросить на том берегу. Река широкая...
Белобрысый солдатик не сводил с меня глаз, вдруг заговорил обрадованно:
— Товарищ лейтенант, а я вас знаю... Это же вы под Нырково в нашу траншею через нейтральную от немцев приползли?
<…>
У колодца мы жадно глотали из ведра студеную воду. Из крайнего дома вышла женщина. Сложив руки на груди, участливо посмотрела на нас. Потом подошла:
— Посидите на крылечке... Я сейчас коровку сдою, парного молочка попьете. Может, и мой где-то вот так...
— Спасибо, мамаша, — сказал я за всех. — Мы торопимся.
Солдаты, не евшие несколько суток, просили меня подождать.
Они ведь не знают, как выбраться к Манычскому каналу, а у меня карта...
Сидим во дворе на крылечке. Двора, собственно, нет — изгороди никакой.
На отшибе от дома, прямо против колодца, стоит покосившийся, весь в щелях сарайчик, еще дальше, за ним, возвышается островерхая куча кизяков...
Я еще раз посмотрел па карту, уточняя маршрут. До Манычского канала по прямой километров тридцать, за короткую июльскую ночь туда не дойти.
С улицы прибежала девочка, испуганно затараторила:
— Дяденька, дяденька, а там едуть, едуть!..
Я бросился с крыльца, посмотрел за угол дома. В поселок въезжала колонна немецких машин. На переднем бронеавтомобиле поверх люка у пулемета восседал фриц.
Я назад. «Немцы!» — зло шикнул солдатам. Они метнулись за кучу кизяков и скрылись в лопухах, а я влетел в сарайчик. Меня ошеломило громкое кудахтанье всполошившихся кур. Я скорчился у двери и окаменел, прильнув глазами к щели. Какая глупость, что залез сюда, а не побежал с солдатами! Но менять укрытие было уже поздно: головная машина подъехала к колодцу, остановилась. Фрицы набирали в канистры воду, заправляли радиаторы, умывались. Один даже рубашку снял, другой ему поливал па спину. Несколько солдат, повернувшись к моему курятнику, бесцеремонно справляли нужду. «Неужели расположатся здесь на привал? — подумал я. — Что тогда? Первым делом займутся курятником. Куры попадут в лапшу, а я? Отступать некуда, разряжу обойму в упор по любителям курятины — вот и все...»
Решил переменить неудобную позу — ноги онемели, осторожно пошевелился — куры подняли гомон. Тогда злобным шепотом обратился к глупым птицам: «Курочки, тише, тише...» Мерзавец петух, склонив набок голову, косил на меня немигающим глазом и продолжал подавать предательские сигналы тревоги. Ох, с каким удовольствием я бы свернул ему шею!
Передовой отряд гитлеровцев после непродолжительной остановки двинулся дальше. Когда колонна скрылась за бугром, я выскочил из своего убежища. Появились, как из-под земли, и мои солдаты.
— Вот оно, молоко ваше... — сказал я им. — За мной!
Перебежали через дорогу и заторопились по степи на юг.
...Шли степью, без дороги. Выдерживать направление на юг мне помогала Полярная звезда. И вспомнил я тогда своего первого школьного учителя Сергея Григорьевича Черевиченко. Высокий сутулый старик с желтыми прокуренными усами и седым ежиком на голове, всегда хмурый, расхаживал между рядами парт, время от времени отвешивая подзатыльники нерадивым. Больше всего доставалось Саньке Онищуку. «Осел! Пш-шел в угол!» — часто гремел учитель. Теперь, шагая по степи, я с благодарностью вспомнил Сергея Григорьевича, пожаловавшего как- то и мне подзатыльник за плохо выученный урок. Наверное, с тех пор я накрепко усвоил, как по ковшу Медведицы отыскивать путеводную звезду...
Брели долго. Солдаты просили сделать привал, но я торопил. Разреши им только прилечь — потом не поднимешь. Я — в сапогах, а солдаты шли по стерне босиком, сбивая ноги. Я сегодня обедал в Кагальницкой, а они уже несколько суток без пищи. Я отдыхал, а у них позади несколько бессонных ночей...
Говорю им:
— Отдых дам только на рассвете. Надо подальше от Клейста уйти. — Думал напугать, а они плетутся молча. Клейст для них — пустой звук, они дремлют на ходу, спотыкаются.
Потом я услышал скрип телег, фырканье лошадей, тихий говор. Присели в стороне от проселочной дороги, прислушались: речь русская, видны огоньки папирос. Решил выяснить, куда эти люди направляются. Ведь там уже противник. Вышел навстречу.
Телеги загружены чемоданами, десятка два штатских шли за ними и один военный. Отозвал военного в сторону:
— Что это за команда?
— Призывники.
— Откуда?
— Из Мечетинской.
— Куда направляетесь?
— В Константиновскую на сборный пункт.
Объяснил работнику военкомата, что Константиновская занята противником, через конесовхоз на Орловку прошел передовой отряд. Тот мне сразу не поверил. Ему тоже читали приказ, где слова: «Ни шагу назад!»
На рассвете мы набрели на скирду соломы. Солдаты мои свалились на привалок, и я понял, что теперь их не поднять даже силой оружия. Однако тормошу за плечи, объясняю:
— Видите тот населенный пункт?
— Видим... — сонно бормочут.
— Запомните, это хутор Калиновский. Немножко отдохнете и идите в том направлении. Потом переправитесь через Манычский канал...
Емельяненко В. Б. Ни шагу назад! // В военном воздухе суровом... / Василий Емельяненко. Москва, 1979. С. 194-197.
