На юго-восточной окраине Вешенской станицы стоят старые, изломанные и израненные тополя-осокори. Возле них пролегла дорога, уходя в лес по левой стороне Дона. В девятнадцатом году мимо этих тополей проскакал Григорий Мелехов, направляясь в Громковскую сотню, что стояла за озером Рассоховым. За станицей он вброд переехал узкий усынок озера, рукавом отходившего от Дона и тянувшегося до конца станицы, и поскакал лесом...
Проходят годы, но не зарастают старые окопы — плохо приживается на песке трава, Перемешан желтый песок со ржавым металлом, потому как ни одна лихая година не обходила его стороной — исхлестан он дождями, орошен кровью, слезами и казачьим потом.
Всегда называли Тихим большую равнинную реку Дон — наверное, за своенравный ее характер. Тихая вода с отраженным небом, домами, крытыми камышом и чаканом, разрывами снарядов и распростертыми крыльями птиц... Но таится еще в названии этом и большая человеческая буря, бушевавшая на ее берегах. Отголоски этой бури и сейчас еще можно услышать в станице и окрестных хуторах. И конечно, увидеть свидетелей жизни и трагедии Григория Мелехова — людей, знавших его, и места, до боли знакомые нам по шолоховским книгам, и эту неоглядную степь под низким донским небом, по которой с утра до ночи казакуют горячие шальные ветры.
О чем шумят на ветру израненные тополя? Может, о том, что не помогли найти верную дорогу Гришке Мелехову?
<…>
И Васю Дубинина, и Ксану Бокову знал Михаил Шолохов не понаслышке — довелось служить с ними в одном продотряде. О тех днях вспоминал писатель в своей автобиографии: «Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 22-го года, и банды гонялись за нами. Все шло, как положено. Приходилось бывать в разных переплетах...» Он не упоминает о том, как однажды попал в плен к махновцам и не был расстрелян только по малолетству.
Пройдет более полувека, и летом 1974 года Шолохов обронит в беседе с писателями такие слова:
— Войну я видел с детских лет, немного знаю, что это такое...
Он очень скромен и никогда не любит говорить о себе. Нет, Шолохов не просто знает войну, и не был просто очевидцем тех грозных дней — она прошла через его сердце, прежде чем суждено было появиться на свет «Тихому Дону».
...Бывало ли с вами такое: приедете впервые в незнакомый город или село, ходите по улицам, беседуете с людьми и начинаете вдруг чувствовать, что вам знакомы и улицы эти и сами люди и что вы не раз уже встречались с ними. Начинаете вспоминать, когда, где... Ну, конечно же, на страницах «Тихого Дона», и в «Поднятой целине», и в «Судьбе человека», и в главах нового романа о тех, кто сражался за Родину, и во всех донских рассказах, написанных человеком, живущим в этой вот станице, в этом доме с мезонином и садом, что стоит на крутоярье возле самого Дона.
Улица Шолохова, 62. Здесь в зеленом доме со скрипучими порожками, окруженном густым фруктовым садом, живет писатель. Рыбацкие лодки у берега — он любит удить сазана. Видавший виды «газик» — Шолохов объездил на нем не одну тысячу километров по Дону, Хопру, Медведице и даже по казачьей реке Урал с ружьем и патронташем, а еще — и прежде всего — с карандашом и пачкой бумаги в полевой сумке. Он все пишет карандашом — мелко, быстро, и только Мария Петровна — жена его и добрый ангел-хранитель — может потом расшифровать текст. Днем — если писатель не на охоте или рыбалке — ему не дают писать: люди знают, что Шолохов каждого выслушает, посоветует, поможет, и не берегут дорогого для него времени — идут со своими заботами в этот дом. Приходится работать ночью — об огоньке в мезонине, что не гаснет до самого утра, столько написано журналистами и писателями...
Вешенская — очень древняя станица. Утверждают, что название ее пошло от вешек, вех на большой дороге, что вела из Москвы на Кавказ. При всей своей мировой славе, связанной с именем Шолохова, станица не стала городом. И хорошо, что не стала, потому что, случись это, она потеряла бы не только свою притягательную силу, но еще и тот неповторимый облик, что известен нам по страницам «Тихого Дона». Правда, покрылись асфальтом центральные улицы, шеренгой выстроились столбы электрического освещения, оделся в камень некогда обрывистый спуск к Дону, украсилась перилами набережная. И все-таки утром меня будили в гостинице разноголосые петухи в соседних дворах и лениво мычавшие коровы, которых прогоняли в стадо, и еще — рокотали где-то совсем рядом самоходные комбайны, тракторы, а с другой стороны — шлепали по воде уключины — у рыбаков тоже начинался рабочий день.
С трех сторон подступили к Вешенской пески. И все-таки станица, которой сулили прежде, что она вся будет засыпана песком, не только преградила путь стихиям, но еще и сама стала зеленым оазисом. За широкими кронами тополей, дубов и вязов на улицах не видно домов. Мне показывали на окраине дуб, который посадил будто бы на горючих песках еще татарский хан. Посадил, чтобы отметить место, где закопал клад. Не раз, случалось, приходили к дубу казаки, прихватив лопаты да кирки. Знали понаслышке, что надо отсчитать пятьсот шагов от дуба, чтобы зазвенели под лопатой чеканное золото да бриллианты. Только вот в какую сторону шаги считать, не ведали толком. А клад без труда можно разглядеть — куда ни посмотри от старого дуба: на север ли, на юг, на правую или левую руку, везде он, вешенский клад, шумит зеленой хвоей, золотом стройных стволов отливает. Сосна и дуб тянутся к небу, притоптав ногами бугры, по которым испокон века перекатывались черные бури и, бывало, подступали к самому Дону, отнимали силы у реки.
Первые посадки сосны на вешенских песках относятся к 1905 году. Пионером в этом деле был местный учитель Степан Андреевич Кондратов. От его посадок сохранилось 10 гектаров соснового бора, не имеющего себе равных по высоте и красоте на всем Верхнем Дону. Сейчас бор занимает уже 100 гектаров. Сосна остановила пески.
В лесах этих — заказник, охота на птиц и зверей строго-настрого запрещена. Здесь уже и лоси появились. И степные речки, оскудевшие было так, что в устьях уже не было у них воды, ожили.
Донская пойма у Вешек — сплошь живописные по красоте места, с остроумными названиями. Например, озеро Клешня — по очертанию берегов оно похоже на рачью клешню. А берега Черного озера так заросли камышом, что вода в нем кажется темной. Урочищам народ присвоил такие имена: Черная поляна, Девичья поляна, Горелый лес, Золотая яма, Алешкин перелесок, Костыль, Тюремка... Видно, они названы так неспроста — наверняка с каждым из них связана романтичная легенда, и не докопались еще до них фольклористы, хоть и давно уже поднята в здешнем краю целина...
Моложавенко, В. С. Вешенское крутоярье // Повесть о Тихом Доне : приглашение к путешествию / Владимир Моложавенко. Москва, 1976. С. 158–163.
