Каждую субботу бабушка брала меня к себе в гости. У нее был свой собственный дом на Собачьем хуторе, за оврагом. Дом был такой маленький, что лопухи, растущие под окнами, почти касались камышевой крыши. Позади дома бабушка разводила огород. В нем стояли высокие стрелки лука и желтые кружевные зонтики укропа. В нем росла мята, листочки которой нужно было потереть между пальцами, чтобы потом пальцы стали пахучими на целый день. В нем цвели цветы такие яркие, каких не было в пустовойтовском саду. Они были так ярки, что захватывало дух при одном взгляде на них. Там были цветы желтые, большие и круглые, как золотые шары. Там были цветы, семена которых походили на ноготки, и цветы с лепестками, похожими на тёмнокрасный бархат, и еще цветы, которые горели язычками пламени, пробегающими по грядкам и готовыми разгореться в пожар.
Бабушка садилась у выбеленной стены, в тени, падающей от нее по бурьяну. На бабушке была полосатая юбка и розовая рубаха с рукавами. Она сдвигала серенький ситцевый платок с головы назад, на шею, и его концы, связанные узелком, торчали у горла. Две туго заплетенных седых косы лежали вокруг ее темени. Желтые цыплята возились у ее маленьких босых и пыльных ног, протянутых среди калачиков и колючек. Лиловый цветок репейника раскачивался у ее не по-старушечьи женственного тонкого плеча, под стрекозой, которая садилась на нем, свесив золотистое туловище и расправив прозрачные, как стекло, крылья.
Не шитые еще мешки лежали возле бабушки, и куском смолы она натирала суровую нитку, чтобы та не лохматилась, проходя через мешковину.
Молча появлялась откуда-то Бондарева Настя. Кудри ее были присыпаны пылью, и вместо брошки на груди ее сидел репьяк. Не говоря ни слова, она высыпала к моим ногам целую груду цветных стекляшек, и благодарностью служил ей крик восторга, который испускала я.
Тогда мы начинали свою любимую забаву. День становился вдруг лунной ночью, когда мы подносили к глазам зеленоватое стекло. Сквозь оранжевое — небо, на котором не было ни одного облачка, казалось грозовым.
Красное стекло зажигало весь мир пожаром. Сквозь лиловое стекло я не любила смотреть: оно делало лицо Насти похожим на лицо покойницы.
Наслаждаясь, я пересыпала с ладони на ладонь стекляшки, среди которых попадались осколки чайных чашек с золотыми ободками и тарелок, разрисованных нежнейшими цветными узорами. Настя выкапывала эти драгоценности в канавах, вдоль кривых улочек Собачьего хутора, но все самое красивое обычно она находила на свалках, куда добиралась тоже. Это были крохи, падающие со стола, за которым пировала красота. Однажды я нашла среди других сокровищ осколок синей вазы, изнутри вызолоченной. На лицевой ее стороне в белом овале, обведенном тонкой золотой резьбой, я увидела красавицу в туго стянутом корсаже, с розой на полуобнаженной груди. Ее волосы были белыми, и нарядные локоны спускались вдоль выточенной шеи.
Оцепенев от восторга, я не могла отвести от нее глаз. Что-то горячее затрепыхалось в моей груди возле самого горла, и непонятно-приятный жар охватил мое тело...
Копылова Л. П. Одеяло из лоскутьев : роман / Любовь Копылова. Москва, 1958. С. 30-31.
