Осенняя путина кончилась. Бригада выполнила план, и можно было бы ей, как говорится, сушить весла. Но стояли такие тихие да ласковые дни бабьего лета, что не сиделось дома рыбакам. А по приметам в море долж­ны были идти осетр и севрюга.

Правда, в это время года морю доверяться нельзя, тем более на безмоторных баркасах. Да ведь риск — благородное дело! А когда играешь в риск с самого дет­ства, то можно к нему и попривыкнуть.

Снарядив на лов баркасы, сам бригадир Иван Тара­сович остался на берегу: очень уж донимал застарелый ревматизм, да и по ловецкому хозяйству было над чем похлопотать.

Главное, разумеется, было в сетях длиною на пол­километра. В горячке путины их не успевали чинить, а теперь — полюбуйтесь, добрые люди, — дырка на дырке! И есть такие, что и собачка проскочит.

Это — сом! Его, заразы, работа, — клянет Толочный, перебирая сеть корявыми, ревматизмом скрючен­ными пальцами.

<…>

До чего хорош день! На небе ни облачка. Лениво над займищем тянутся, серебрясь под солнцем, паутины. Рдяный лист на старом осокоре, что у рыбацкого бала­гана, не шелохнется. А руки-ноги у старого рыбака кру­тит, хоть криком кричи, поясницу не разогнешь. Ясно, что «барометр» предсказывает перемену к плохому.

Перебирает рыбалка невод, снимает негодные по­плавки, крепит новые, мурлычет песню своего боевого времени:

Как закажем себе дуба,

Дуба нового на восемь пар...

Станет невтерпеж, возьмется за поясницу и покосит­ся на небо. Но небо все такое же безмятежное, и старый недоуменно пожимает плечами.

<…>

Но вокруг и на самом деле такая благодать, что Та­расович и сам начинает сомневаться в исправности сво­его «барометра».

<…>

…Старшее поколение! А отчего в гирлах рыбы стало меньше, чем в старину?

Много развелось скалозубок.

— И от этого переменился климат? —

— А ты думала, как? — Дальше Иван Тарасович по­ясняет серьезно: — Еще на моей памяти воды в гирлах было куда больше. В протоках было глубины — хоть броненосца пускай. Рыбе было куда податься. Было где и прокормиться. А сейчас позарастало камышом да ку­гою. Озера становятся болотами, ерики вовсе на лето высыхают, а там сколько же той молоди гибнет! Мил­лионы!

<…>

Налетела, шарахнулась от балагана стая уток и с посвистом крыльев пронеслась дальше. Но не пала и в камышах. Пронеслась в сторону моря еще стая. Потом осокорь осыпали черные дрозды. Посидев с минуту; бросилась дальше беспорядочной кучей.

<…>

Кругом по-прежнему было спокойно, а вот необычно стремительный лет птицы, точно спасавшейся от погони, оставил в воздухе какую-то встревоженность.

— А! Чохи-мохи! — попробовала девушка рассеять это ощущение, но оно не рассеивалось.

Прошло часа полтора. Солнце одолело уже половину пути. Тишина в займище стала как будто гуще, а воздух плотнее. Увлеченные работой этого не замечали. И вдруг все трое почти одновременно почувствовали перемену. Видимых признаков по-прежнему не было, и все же она ощущалась.

— Идет! — произнес Иван Тарасович. — Но что имен­но, не разберу.

Разобрать, что затевается над притихшим займищем, было пока и в самом деле трудно. Возникший над морем туман, вначале едва приметный, быстро густел, устрем­лялся кверху и тянулся затем на восток. А от низкого горизонта угрожающе ползла, плотно заволакивала си­неву неба сизо-бурая туча, волоча свое брюхо низко над землей; верхние, более легкие слои надвигались бы­стрее. И вот они встретились с туманом и в вышине заклубились, косматые, в яростной схватке.

Вот и солнце подернулось мутью. Над займищем гу­стели сумерки. Потянуло прохладой. Видно было, как ветер, набегая на неподвижные до этого камыши, за­дорно толкал и гнул их метелки.

<…>

Пока убирали сеть, займище совсем преобразилось. Обрядилось оно в будничную рвань и налилось сырою мглой. Косо сеялась холодная изморось, сквозь которую то прорывался мокрый снег, то сыпалась колючая кру­па. Влага обволакивала стебли трав, пни, камыш, листья деревьев, одежду людей и превращалась в про­зрачную стекловидную корку. Поскрипывал осокорь, ша­рахались камыши — по всему займищу шел ледяной шорох и перезвон.

<…>

… видимость сократилась. Почудилось, будто за пологом тумана прошел баркас. Но и самой было ясно, что это ею же вызванный призрак.

Бибик, А. П. На займище // Сквозь годы и бури / Алексей Бибик. Ставрополь,1975. С. 207213.

ещё цитаты автора

Едва кончались холода и пальцам возвращалась их гибкость, Манук бросал прокуренные, прокислые пив­нушки и занимал свое любимое место: в центре Нахичеванского базара, на булыжнике под телеграфным стол­бом, почти у самой трамвайной линии, разрезавшей базар на две равные части.

С головой непокрытой смотрел Манук на солнце прекрасными золотистыми, но ничего не видящими гла­зами, грустно чему-то улыбался тонко очерченным ртом и тихо перебирал клавиши итальянской многорядки...►

БЕРБЕРОВА Нина Николаевна
БЛЕЙМАН Михаил Юрьевич
 
12+