Очень важно это ощущение пограничности. В детстве оно, может быть, связано с сугубо личным восприятием и личными мифами. В пятилетнем возрасте мир воспринимаешь как размытое единство, в котором сознание высвечивает освоенные островки: какой-нибудь угол комнаты с фрагментом табуретки, часть сада во дворе, набросок забора — далее неопределенность. При этом совершенно безразлично, о каком мире идет речь — о низовьях Дона или верховьях Волги. Лет в 16—17, когда ты уже начинаешь понимать глобальную структуру мира, приходит ощущение исторической пограничности. Ты понимаешь, например, что находишься в известной области мира, которую география называет Приазовьем, или Северным Причерноморьем, или южнорусскими степями. Мы росли в этом пограничном мире и бессознательно находились под его воздействием, хотя традиция имперской школы и литературы упорно воспитывала в нас ощущение того, что мы принадлежим к более гомогенному миру — к универсальному российско-советскому пространству. Но как только мы стали доверять собственным чувствам и знаниям, однородность исчезла и появилась ясная уверенность, что наш мир отличается, скажем, от центральной России.
Это можно описать, если прибегнуть к метафорам из скандинавской мифологии. У них было очень жестко разделенное пространство: Асгард, Мидгард и Утгард. Мидгард — “среднее” огороженное пространство, Утгард — нижний мир, Асгард — верхний мир, мир богов. Географически, кстати сказать, Асгард помещался на левом берегу Дона (это известно из “Младшей Эдды”). “Сага об Инглингах” утверждает, что степное пространство в нижнем течении Дона — это Великая Свитьод, Великая Швеция. “С севера, — я цитирую эту сагу, — течет по Швеции река, название которой Танаис”. То есть Дон. Страна к востоку от этой реки, говорится в саге, есть “страна Асов, или Жилище Богов, а столица страны называлась Асгард”. Хотя в реальности название Азова происходит от тюркского слова “azak”, что означает “низкое место”. Но неизвестно, где проходит граница между мифом и реальностью.
А вот граница античной ойкумены пролегала по Приазовским степям. Древний Танаис, развалины которого раскапывают уже 150 лет в станице Недвиговка (чуть южнее Ростова), был самым северным городом грекоримской цивилизации. Северней простирался совершенно кошмарный и бессолнечный мир, где жили трупоеды, рогатые люди, двухголовые люди, люди с глазами на животе, в общем — чудовища. А с неба беспрерывно падали холодные белые перья. Это была для греков и римлян граница ясного восприятия мирового пространства. На нижнем Дону этот свет еще брезжил. Дальше был мрак. Конечно, в этот мрак на некоторую глубину проникали отдельные люди из средиземноморского земного круга. Но это был пограничный мир. Ты делаешь шаг на юг — и ты в ойкумене. Делаешь шаг на север — и ты…
<…>
Вот это “непонятно что” я остро ощутил лет в 20, когда перебрался сюда на север, в Москву. Меня угнетал вид лесов, отсутствие линии горизонта, отсутствие плоскости земли. Мне казалось, что я к этому никогда не привыкну. В степи, на юге России, ты можешь видеть полный земной круг, видеть этот родной иллюзорный диск, который — на трех слонах, китах, черепахах; видеть целиком небесный купол, который не изрезан по краям никакими елками. И это, конечно, дает совершенно другое ощущение пространства. А здесь ландшафт такой, что он как бы искривляет сознание. Эти бесформенные выпуклости, впадины, перепады, бугры, наклонные плоскости.
Вишневецкий И. Американские степи и монголо-веницейское пограничье / Игорь Вишневецкий, Владислав Отрошенко, Илья Кукулин // Новое литературное обозрение. 2005. № 66. С. 242-243.
