Как-то зашли мы — Максимов, я., несколько «худых мальчиков» и «рабочих подростков» — в степь, на старый, старый курган, — под вечер. Солнце, заходя, стало большим и красным, и не жгучим, — можно было смотреть на него — кругом была только степь... Закат был чертовски хорош и разноцветен, — через тысячу неуловимых оттенков он переходил в дымчато-лиловый, — цвет вечернего тумана, стлавшегося по горизонту, — все ближе и ближе, и в нем, в тумане, колыхались плавно степные холмы, — они плавали как что-то живое и мощное. Я вдруг совершенно ясно представил себе древнего Илью Муромца или Святогора, — как он, один-одинешенек (в этом тоже есть что-то величественное!), отливая «шеломом», по пояс в лиловом тумане, с которым сливается грива его коня, — в былинной задумчивости плывет по степному (степенному) морю. Ведь было же что-то вроде этого,— через степь эту катились гунны, обросшие шерстью, на ней дрались и умирали печенеги, татары и... красноармейцы. От этого степь кажется такой мудрой и вечной. Это — эмоция...
Фадеев А. А.. Письмо Герасимовой В. А., 8 мая 1925 года // Собрание сочинений : в 7 т. // А. А. Фадеев. М., 1971. Т. 7. С. 18.
