Детство моё проходило на ул. Баумана. Эта улица существует в Ростове-на-Дону с 1811 года, причем первоначально она называлась Воронцовской. Свое название улица получила в честь графа Михаила Семеновича Воронцова (1782-1856), который с 1823 года был генерал-губернатором Новороссии. В ведении графа М.С. Воронцова находилась и крепость св. Димитрия Ростовского, как первоначально назывался город Ростов-на-Дону.
<…>
Вот на этой улице, в старинном доме, в одной из его квартир, я и жил до 23 лет, а затем переехал с родителями в полученную отцом квартиру на Северном жилом массиве по адресу Королева 12/2 кв.21.
Квартира № 11 дома № 17 по ул. Баумана была коммунальная. Когда-то одна небольшая, но аккуратная и уютная квартира с залом, спальней, столовой, кухней, комнатой прислуги была после революции 1917 года «уплотнена», то есть была разделена на четыре части и в ней, на момент моего рождения, проживали четыре ответственных квартиросъемщика, которые, как раки в норках, сидели в своих комнатах, полученных, внаём у государства. А службы: туалет и кухня – стали общими. В туалете на стене висели на гвоздиках четыре «сидушки», по одной на каждую семью. Входя туда, каждый пользовался только «своей» личной, семейной «сидушкой»! А на небольшой кухне соответственно у каждой семьи был свой стол для приготовления пищи, на котором стоял керогаз или примус, в зависимости от достатка (керогаз был дороже). Появившийся у нас холодильник стоял в комнате, «чтоб у соседей не возникало соблазна воспользоваться по-соседски нашим маслом или другими продуктами», - шутил позже папа. Но скорее всего холодильник стоял в комнате из-за нехватки места на кухне. Иногда соседи просили маму или бабушку положить в холодильник что-то скоропортящееся, но это было редко. В 1956 году практически весь жилой фонд в Советском Союзе составляли коммунальные квартиры и принадлежали они государству, а граждане как бы его арендовали. Причем личные у граждан, как правило, были только комнаты, а службы: кухня, кладовые и туалет – общие. И в 1956 году это еще была обычная коммунальная квартира на четыре семьи. Моя семья занимала большую комнату в двадцать четыре квадратных метра и высотой от пола до потолка 4,75 метра. Вкрутить лампочку в люстру – целая операция. В ней жили родители моей мамы: мой дедушка Новиков Яков Моисеевич, его жена – моя бабушка Эфрон-Новикова Розалия Абрамовна и до замужества в 1954 их дочь Адель – моя мама.
Нашей семье относительно повезло. В соседних с нашей трех комнатах жили не семьи, а одинокие женщины. Одну память сохранила хорошо – Доризо Алевтина Николаевна. Для меня бабушка Аля. Она очень дружила с моей бабушкой еще с 30-х годов. Алевтина Николаевна была дочерью православного священника, имела музыкальное образование, и у неё был муж – уроженец Греции, принадлежавший к знатному греческому роду. Он, будучи членом коммунистической партии Греции, поддержал революцию в России, но из-за преследования в Греции коммунистов перебрался вместе с родителями в Советскую Россию и работал адвокатом. Однако от греческого подданства не отказался. В 1938 году его за это арестовали и расстреляли. До Великой Отечественной войны с ней вместе проживал ее сын Николай Доризо, который впоследствии стал известным советским поэтом и много публиковался.
<…>
Две другие соседки – тетя Аня и бабушка Нина больше конфликтовали с моими родственниками, чем дружили. Условия жизни нашей семьи, мягко говоря, были «спартанские». До уплотнения в квартире ванна использовалась по прямому назначению, но после уплотнения она стала кладовой. В описываемый период это была кладовая соседки Анны. Комната прислуги была нашей кладовой. На кухне была раковина с одним краном, из которого тонкой струйкой текла вода, потому что проложенные в 1913 году трубы к 1956 ни разу не менялись, и внутри их все заржавело. Поэтому отверстие, по которому протекала вода, было, наверно, толщиной с игольное ушко. Соответственно на кухне можно было помыть руки и лицо, а мылись все в своих комнатах. На кухне грели кастрюлю воды и несли ее в свою комнату. Там в тазике разводили заранее принесенной холодной водой и сливали друг другу над другим тазом. А папа в комнате ещё и брился. Если бы он это делал там, где мы это делаем сейчас, то есть в ванной, я может никогда и не увидел этот процесс. Но он брился в комнате, и мне нравилось смотреть, как он это делает. В очень маленьком бритвенном тазике помазком он разводил кусочек мыла до получения мыльной пены. Потом брал опасную бритву и «правил», то есть слегка подтачивал её до безумной остроты, на специальном приспособлении, которое называлось «правило». Бритв у папы было несколько, но сохранились до настоящего времени только три. Немецкая фирмы «Золинген» и две наши отечественные. Затем намыливал помазком щеки и подбородок и, взяв в руки специальным образом опасную бритву, начинал медленно сбривать намыленную щетину. После бритья прикладывал к лицу вафельное полотенце, предварительно погруженное в горячую воду, как компресс. И в завершении брызгал на лицо для дезинфекции одеколоном из специальной брызгалки. Одеколон был или «Тройной» или «Шипр».
Смоленский М. Б. Улица Баумана и её достопримечательности. Наш быт // Белое и черное : иллюстрированная энциклопедия жизни одной семьи в зеркале истории XX века / М. Б. Смоленский. Ростов-на-Дону, 2018. С. 114-119.
