Бедствия
Вообще жизнь во время войны была дикая. Особенно зима с 1942-го на 1943-й. Все три месяца — декабрь, январь и февраль — есть было нечего. Просто нечего. Не знаю, как мы уцелели.
И под бомбами уцелели. У нашего домика была еще пристройка, в ней тоже жили люди, — в нее попало две бомбы.
После ухода немцев сразу стало легче. Начали давать огороды. У нас было пять огородов — один на Дону, на Зеленом острове, и четыре в сельмашевских рощах, в разных местах. Сажали мы картошку, кукурузу, огурцы, помидоры. Ну, и еще что-то. Каждый день мы шли на какой-нибудь огород. Тяжело было. Ведь когда картошку сажаешь, а сам голодный, — что делаешь? Верхушечку с ростками отрезаешь и — ее в землю, а остальную картофелину — в кастрюлю. Но когда ты сам себя обманул, то и урожай тебя обманет. Если ты хорошо посадил — вырастет хорошо; а если так, чуть-чуть что-то, — то и получишь чуть. У земли законы простые.
А летом 1943-го к нам домой пришел секретарь Пролетарского райкома партии Перлович (не помню его имени и отчества).
Он заглядывал к нам и раньше, помогал нам. Устроил мать на работу сестрой-хозяйкой в эвакогоспиталь. Дело в том, что отца моего, когда он работал формовщиком, выбрали на заводе в профком, потом в партком — он ведь был партийный, — а потом он стал членом райкома. И его там хорошо знали.
Матери нашей, конечно, пришлось тяжко. И двое детей на руках, и беспросветный голод. После зимы она очень сильно заболела. Врачи нашли у нее рак груди и настояли на немедленной операции.
<…>
Но ей все равно было плохо, бедствия наши продолжались и даже усилились. Об этом каким-то образом стало известно в райкоме, и вот Перлович летом привез нам целую телегу — так мне показалось, во всяком случае, — всяких шмоток. Тогда распространены были американские подарки. В общем, оделись мы наконец и обулись. И он обратился к директору радиаторного завода Чевелегову, чтобы тот взял над нами шефство. Завод отремонтировал нам крышу — вся в дырах она была, — трубу нам восстановили, которую сорвало, когда бомбы падали, и на зиму мы получили уголь. Вот так нам дали возможность жить.
<…>
Эвакогоспиталь в 1946-м закрылся, и она [мама] стала работать на радиаторном заводе компрессорщицей. Зарплата была крошечная — теми деньгами 500 рублей. Втроем еще можно было как-то существовать, но нас-то было пятеро, Галя шестая. Опять сделалось очень тяжело.
Мы жили благодаря рыбе. И благодаря немецким гранатам. У нас в погребе их штук двадцать было — с длинной такой деревянной ручкой. Мы с ребятами брали одну и шли к Дону на 13-ю линию. Там стояло огромное количество притопленных барж. Мы залезали на баржу, укрывались на ней; кто постарше — выдергивал чеку... бу- бух! И рыба брюхом кверху. Вода ледяная — осень, зима, — а мы ныряем, рыбу вытаскиваем и — вверх до трамвая бегом. В мешке у каждого — штук пять-шесть рыбин. Такой сулы сейчас не увидишь... Две-три — домой, а с остальными — на базар, чтобы продать и хлеба купить. И еще поднимались до Новочеркасского шоссе — сейчас это проспект Шолохова, — там стояли чаны с чапрой. Так назывались мятые помидоры, их в борщ клали. Чапры этой ведро зачерпнем и тащим к себе. И вот эту рыбу, гранатой оглушенную и чапрой залитую, тушили в кастрюле — и голодуху пережили.
В 1946 году мать решила нас крестить. В октябре — точно запомнил: 16-го числа — нас крестили в церкви Александра Невского за Нахичеванским базаром. Сейчас там кирпичная пятиэтажка. В Ростове был еще собор Александра Невского, огромный, — его уничтожили раньше, до войны.
И в этот день, день нашего крещения, нас обокрали.
Вынесли все. Осталась только сетка кроватная и две спинки. Почему их не взяли — не знаю. И швейную машинку унесли, и стулья, и тарелки, и ложки-вилки, и урожай, на зиму приготовленный — картошку и кукурузу, — ну, абсолютно все забрали. И все соседи сказали, что никто ничего не видел.
Теперь у нас было только то, во что мы были одеты.
Песков, Ю. А. Бедствия // Жизнь, отданная хлебу России / Ю. А. Песков. Ростов-на-Дону, 2006. С. 11–13.
