По вечерам в Ростовском клубном саду играла музыка. Наши родители прогуливались по центральной аллее или сидели у фонтана. Мы прятались в укромных уголках сада и там под аккомпанемент «Четвертой» Чайковского, «Шехеразады» или «Пер Гюнта» играли в «казаков-разбойников».
Однажды к нам присоединился очкастый, подстриженный «под нулевку» неловкий и молчаливый мальчик. В играх он не отличался ничем — ни подвигами, ни трусостью. Я не запомнил его, но осенью мы повстречались в гимназии. Правда, между нами лежало почти непреодолимое препятствие — я был моложе на год, но уже учился в третьем классе. Он — во втором. Даже то, что мы оказались соседями — дома наши стояли друг против друга в узеньком Казанском переулке, — не сблизило нас. Было это, кажется, в тысяча девятьсот пятнадцатом году.
Уже в семнадцатом как-то сразу оборвалось детство. Нас обуяла страсть к «общественной деятельности». Мы были заражены праздничной митинговщиной, характерной для первых месяцев Февральской революции. По правде сказать, она казалась нам основным и единственным признаком новой эпохи, и мы ретиво принялись добывать свои «гимназические свободы».
Мы торопились осмыслить и решить все (непременно — все!) проблемы революции. Это было и смешно и наивно, но другого пути к революционной активности мы, интеллигентские дети, не знали. К революции мы шли через книжки уже тогда, когда она выплеснулась на улицы. И вот мы устраивали в Доме школьника — в нашем гимназическом клубе — кровопролитные диспуты «о роли личности в истории» и о том, «является ли интеллигенция общественным Классом». Мы спорили о Марксе и Михайловском, не понимая, что этот спор на наших глазах решает реальная история нашего времени.
Блейман, М. Ю. Ковбой в очках : (из воспоминаний о М. Большинцове) // О кино – свидетельские показания / М. Блейман. Москва, 1973, С. 9–10.
