На двенадцатый день пути с утра показался вдали курган, раскопанный посредине. К вечеру, миновав его, спустились под желтый обрыв, в балку, с разбросанными по ней землянками.

В этой балке я провел детство и раннюю юность.

Когда мать и бабушка, выйдя из рогожной кибитки, оглянулись на высохший пруд под глинистым обрывом, на землянку, выглядывающую из-под земли в голую степь окнами, мать спросила отца:

— Как же оно называется?

— Называется Мокрая Журавка,— с неизменной радостной улыбкой пояснил отец.

— Это — Мокрая... Тогда какая ж сухая?

— А Сухая — туда, выше, вправо к чугунке! Там Хусточка живет. А влево, за кручей, Куцая Журавка. Там еще один Хусточка живет.

<…>

Мать и дедушка умерли, тоскуя по церкви и не получив ее напутствия. Отец начал с окрестными крестьянами строить церковь, а консистория... не хотела разрешать — народ все ненадежный: не имеют собственности. Нужно было давать взятки секретарям, благочинным — и деньгами и натурой. Мой любимый вороной стригун был подарен отцом благочинному. Причем, чтобы разрывалось мое сердце, благочинный оставил его на целый год на наших кормах. И кличка стригуну была — Благочинный.

Чтобы достроить церковь, отец влез в неоплатные долги, попал в сети Разуваевых и ростовщиков... Захватила полоса голодных годов, небывалой чумы на скот, пожаров и проч.

Вскоре после постройки церкви и открытия школы отец с той же кучей детей остался буквально нищим и, весело потирая руки, с неизменной фразой: «Слава богу! Теперь пойдет лучше!» — усадив семью на арбу, покинул Журавку, оставив ей свое имя.

Тренев К. А. Автобиография // Избранные произведения : в 2-х т. Т. 1 : рассказы. Москва, 1986. С. 17-18, 23.