ОРКЕСТР

Начал работу на радиаторном заводе в инструментальном цехе учеником токаря с зарплатой 210 рублей. Это было чрезвычайно мало. Это крайне низкая была зарплата. «Кирпич» темного хлеба стоил около двух рублей. Белого — больше двух. Проезд в городском автобусе — 50 копеек или рубль, в зависимости от расстояния. Опять потянулись вечные трудности, полуголодный быт.

Но на заводе имелся свой оркестр, и вот он нашу семью поддер­жал.

Дело в том, что у меня в этом деле уже был опыт: еще в пятом классе начал играть на разных инструментах. В Ростове жил очень преданный своей работе музыкант Гамов, у нас в 11-й школе он руко­водил оркестром. И мне тоже захотелось, несмотря на то, что был хулиганом — а кто-то считал меня даже бандитом, — научиться играть.

Сперва Гамов дал мне альт. Потом посадил на тенор. У меня по­лучалось, и вскоре Гамов стал доверять мне небольшие сольные партии. А потом предложил баритон. Мои губы и легкие позволяли играть на баритоне. Мне полюбились марши и вальсы, и очень здо­рово было идти в оркестре на демонстрациях впереди всей школы. А впереди всех нас шел Гамов.

Мы выступали на конкурсах, завоевывали призовые места. И хотя в моих дальнейших планах была авиация, а не музыка, — с удоволь­ствием играл и в спецшколе, участвовал в парадах на Театральной площади 1 мая и 7 ноября. Нашим оркестром будущих летчиков ру­ководил капитан Литвинов, а спустя какое-то время его сменил все тот же Гамов. Увидел меня и говорит:

— Ну что? Баритон у тебя хорошо (он был сдержан на похвалу, — баритон у меня был отлично), но в жизни тебе будет нужен тром­бон. Давай научимся играть на тромбоне.

И он научил меня. Тут все было чуть сложнее: и слух приобретал большее значение, и позиции требовалось точно ловить, и за други­ми следить внимательней, вписываться в оркестр. Приложив уси­лия, овладел этим — и теперь с оркестром радиаторного завода хо­дил на демонстрации уже как баритонист и тромбонист. А потом наш руководитель, трубач Володя Московкин, организовал отдельную группу — шесть человек, — и мы начали подзарабатывать.

Мы «носили жмуриков» — то есть играли на похоронах. Плата делилась на доли, мы называли их марками. Моя доля была — шесть марок. У нас трое получали по шесть марок, двое — по четыре и Володя как руководитель — десять. Сумма, которую нам платили за похороны — это было обычно не больше трехсот рублей, — дели­лась на общую сумму марок, и частное умножалось на четыре, на шесть и на десять. Таким образом, у меня выходило рублей пятьдесят-шестьдесят. Конечно, это помогало семье.

Иногда случалась удача: два «жмурика» в день. Тогда мы за пол­сотни нанимали машину, и она перевозила нас с одного кладбища на другое.

Самым дорогим было Нижнегниловское кладбище. Затем по це­нам шло Братское, затем армянское. А самые приличные похороны проходили на еврейском. Но мы старались одинаково для всех.

Вскоре наш репертуар расширился и сделался намного веселей: мы пробились на сельмашевскую танцплощадку. Там были три на­ших законных дня в неделю. Потом мы получили три дня в Перво­майском саду. А потом — спасибо Гамову — меня заметили как тром­бониста и пригласили играть танцы в городской сад.

И там произошло ужасное дело. Во время танцев мореходка по­дралась с бандитами Ростова. Драка была настоящая, очень злая, никто не мог ее остановить. И спецшкола ВВС подтянулась туда, и милиция наехала, — массовое побоище было, дикое. И моряков, и милицию, и бандитов побили. Это было 31 августа 1955 года.

На меня это зрелище сильно подействовало. Из городского сада после этого ушел и больше туда не возвращался.

Песков, Ю. А. Оркестр // Жизнь, отданная хлебу России / Ю. А. Песков. Ростов-на-Дону, 2006. С. 20–21.