СЕМИКАРАКОРЫ
Стал я перебирать варианты: какие только метаморфозы не происходили с моими собеседниками, когда заводили они тары-бары о происхождении на Дону Семикаракор. Но к кому бы я здесь ни забрел, к писателю Борису Куликову или другу юности Альберту Фисенко — та же самая квартира, что и в Ростове, и те же книги на полках, и записи на магнитофоне, и то же хлебосолье и питие на столе, и те же разговоры за столом. Мол, Семикаракоры основали семь братьев Каракоровы.
Я с непостижимой искренностью удивлялся устоявшейся в веках легенде:
— Неужели отсюда и его название?
Но однажды, когда зимние сумерки лили синеву в заиндевевшие окна, сгущаясь постепенно, я уловил себя на мысли, что люди вообще склонны доказывать недоказуемое тогда, когда самое время помолчать и послушать другую легенду.
На дворе стояла светлая, вся в пушистом снегу ночь. Бабка Авдотья начала беседу издалека, с описания рыборачьей местности и семикаракорских степных красот, вишневой кипени садов в весеннюю распутицу, парной жарюки в летний полдень, редкой золототканной выразительности осеннего листопада, соленого хрумкатения станичниками арбузов у подножия новогодних елок...
Словом, я был в некоторой растерянности: к чему старушенция клонит? И исподволь, казалось бы втуне, бесплодно и напрасно, сам был второпях втянут в воронку ее ощущений старой незамужней женщины, напоминающей чем-то весталку, хранительницу очага в Древнем Риме.
Авдотья виновато улыбалась, словно ей надо было умолять у кого-то прощения за свои нелепые мысли:
«Итак, основал старинный казачий городок Семен Кара. Есть ли в этом смысл? Есть, дружочек, есть. Кара по-древнеславянски, на тюркском и фарси означает черный, а если точнее выразить — «черный клобук». Я ведь не зря об ентом гутарю, ураз меня пойми, Женя. Черными клобуками прозвали черкасских казаков и «севрюков» за цвет их черных шапок. Черные клобуки или черкассы крутийствовали по свету, воевали, а осевши после тяжких походов в укрепленных городках и станах пахали, сеяли, защищали от вражьих набегов семейные курени...»
— А кто такие севрюки? — обратился я к старухе.
— Севрюки, — глухим голосом повторила Авдотья, — это казаки Новгород-Северских и Черниговских земель, Путивля и Белгорода. Достаточно?
Она с любопытством посмотрела из-под платка на меня.
Из почтения к старухе я молча кивнул в ответ головой.
— Не ровен час, смерть и ко мне придет. Смерти надо ждать, как жениха, который в царствии небесном поведет молодайку под венец. А посему слушай меня, голубчик, и запоминай сей сказ. Образовал и сохранил стан на среднем Дону Семен Кара. Так уж устроен мир, но Кара — не фамилия, а прозвище. Владелец черной шапки Кара по-татарски звучит наоборот от слова «ак», по-ихнему значит «белый, свободный»...
Промелькнули годы, я уже значительно позже заглянул в толковые словари, покопался в архивах и узнал, что для обозначения рабства и закабаленности рода прибавлялся эпитет черный или кара-чернопашец, черносошец, кара-киргизы, кара-калпаки. Кара-бай (Чернобай), Карамзин (Кара-Мирза). Этимология слова «кара», как и изречение о том, что интеллигентом нельзя стать, им надо родиться, причислило Семена Кару к низшим слоям общества — тысячам беглых крестьян, населивших весь свободный Дон.
Вообще-то мне повезло, что я встретил Авдотью. Иначе бы мне сейчас не ведать об еще одной семикаракорской легенде.
Прильнув к краю стола, я с интересом глазел на бабулю.
Наконец она украдкой провела коротким пальцем по носовому хрящу и ушной раковине.
— Судьба милостива была к молодым казакам, носившим в ухе серьгу не ради украшения, форса... — оживилась Авдотья. — Смертельно скучную вещь я выскажу, как молитву перед едой. Носитель серьги — молодой хозяин считался единственным в семье мужчиной, последним в роду. Одно дело — война, другое дело — мирное время. И вот отсюда и пошло: его берегли для продления рода казачьего, зря под пули не посылали, старались держать в запасе. Бабушка умолкла и потянулась за кружкой с чаем.
Ладно, ты должен все знать. Описать о нашей жизни, милок, состоящей не только из пшеничного хлеба и забот о собственном желудке. Тьфу, дьявол, устала я чегой-то, язык заплетается, а то бы изложила тебе быль откуда появились наши фамилии... Ты не представляешь, что фамилия раньше определяла пригодность казака к несению воинской службы...
Я не стал перечить Авдотье. Пусть думает так обо мне и чувствует себя всемогущим ангелом-хранителем, талантливейшей выдумщицей.
Я водил пальцем по скатерти, чертя какие-то круги, треугольнички. И вдруг мой взгляд скользнул по светящейся иконе. В углу, где горела лампадка, небольшой сосуд с фитилем, наполняемый деревянным маслом, на меня пристально взирала богоматерь с красивыми глазами.
Из глубины глаз богородицы исходила исключительная святая красота и вся скорбь лица. Тысячелетиями человек преклонялся перед мудрыми гдяделками Богини, вечно самовоспламенялся в религиозном чародействе, поражался неистощимости ее магической силы духа. В эту минуту он залезал в колесницу истории и оглядывался назад, чтобы ощутить духовное родство с предками, узнать происхождение города, селения, своей родословной. И если попытаться совместить воедино километры исхоженных дорог той или иной династией, вплоть до седьмого колена, то эта земная орбита наверняка несколько раз опоясала бы экватор...
Рябцев, Е. А. Семикаракоры // Кавказский Робинзон : рассказы / Евгений Рябцев. — Ростов-на-Дону, 1998. — С. 41–43.
