«ТИХИЙ» ДОН
Над мутным, заспанным Доном, над душными небоскребами Садовой птичьим гомоном шумит и перекликается пристанской ростовский базар.
Яичные бублики, бабы-«цокотухи», зеленые курганы арбузов, мрачные «жлобы», сидящие на чугунных причалах и плюющие в Дон презрительно и едко махорочной слюной, шершавое золото дынь, скрип разводного моста, острый запах антрацитового дыма, навоза и дождя, линялые кормовые флаги, басовый голос гудков и неуклюжие туши пароходов, идущих в Азов, Кагальник, Аксай, Мариуполь и Ахтыры.
За Доном, за красными корпусами вытащенных на стапели пароходов — просторная и сочная Кубань, затянутая холстиной дождя.
Еще в московском поезде все пассажиры, кому надо ехать на пароходе вверх по Дону, предусмотрительно слезают не в Ростове, а в Аксае, — в Ростове садиться на пароход с вещами «опасно». Мрачные жлобы сидят на чугунных причалах недаром. Они созерцают, улавливают и бесшумно и проворно уносят сундучки и котомки суетливых южан в портовые переулки и щели, по которым сочатся зловонные ростовские соки.
А мечущегося пассажира захлестывает до одури хохочущая, ревущая, торгующая и зазывающая толпа. И тонкий бабий визг, вопли станичника — вечный припев к гулу базара и шлепанью пароходных колес.
Ростов заслужил дурную славу. Напрасно мальчишки орут по портовым спускам любимую частушку:
Ростов-город
Да мы прославим,
Да на Садовой
Киоск поставим!
Он достаточно прославлен, — прославлен торжищем и воровством. Что ни столовая, буфет — то ловушка, что ни торгаш — то ловец. Ловцы простодушных человеков.
Но теперь Ростов подтянули. Жлобы лишь изредка виляют подозрительными и беспозвоночными спинами в центре города под пронзительными взглядами милиционеров, — их вытеснили из городской черты и теснят дальше.
«Топчут мелитоны», по их словам.
Частные торговцы уныло смотрят на будущее.
— Скажите, так и у вас в Москве есть этот проклятый «Ларек»? — спросил меня продавец зельтерской воды и папирос.
— Почему проклятый?
— Болячка ему в бок! Что? Нам-таки разрешают торговать, но это такое разрешение, как мертвому припарки. Все идут «у ларек», потому там дешевле. Это же бессознательный народ! Они совсем и не хотят знать, почему мы торгуем дороже.
Очевидно, это был торговец-романтик. Он полагал, что если «бессознательный и бешеный» ростовский туземец поймет, почему частные торговцы торгуют дороже, то из соображений высшей справедливости будет покупать только у них.
А на пристани в шесть часов утра у меня была вторая встреча. Я увидел небритого человека, сидевшего на дамбе. Красные носки уныло свисали на его пыльные ботинки,
— Вы знаете, — сказал он мне и скорбно вздохнул, — я совсем не мог спать. Вот уже с пяти часов я сижу здесь и то мокну, то сохну от этого паршивого дождя.
— А что с вами?
— Как что! Я приехал за товарами, — у меня в станице мануфактурная лавка. Мне нужна бязь, так трест дает мне бязь, и еще дает шерсть, и еще дает шелк, и если я не возьму его шерсти и не возьму его паскудного шелка, так он не даст мне бязи. Ну, как это вам нравится? И я взял и имею на этом чистый убыток. Я им говорил: зачем мне ваша шерсть, возьмите ее себе, если она вам нравится, и обейте мебель в вашем американском тресте или наклейте ее на стенку.
Зачем она мне, я вас спрашиваю, когда казак не носит шерстяных штанов! Зачем? И вот теперь поезд у меня в двенадцать часов, а я сижу, как дурной, стал весь нервный и ничего не могу кушать.
Паустовский, К. Г. «Тихий» Дон // Собрание сочинений : в 9 т. Т. 7 / К. Паустовский. Москва, 1983. С. 65–66.
