Моя родина — город Ростов-на-Дону. Любовь и привязанность к Ростову и всему донскому краю характеризует всю мою жизнь. Как в детстве я всегда раздражался, когда кто-либо говорил о Ростове, что он просто пыльный и душный торговый город без культурной жизни (хотя он действительно был пыльным и душным в дни моего детства), так и позже мне всегда бывали неприятны чьи-либо скептические отзывы о моем родном городе и об однообразной природе степного края (что не помешало мне полюбить и леса русского севера, и горы Кавказа и Крыма) [...].
Вместе с моим лучшим другом детства Р. Д. Тиктиным — и детьми, и взрослыми людьми, — совершая прогулки по городу, по ближайшим окрестностям, в лодке, на пароходе, мы вдвоем мечтали о будущем всех этих мест и обменивались мыслями о том, что и как можно было бы здесь перестроить, перепланировать, улучшить, украсить... Постепенный рост и зацветание города, появление высших учебных заведений и больших заводов, красивых зданий, вновь посаженные деревья или цветы — все было предметом нашей гордости.

* * *

Я родился 21 января (2 февраля) 1883 года. Мой отец происходил из беднейшей среды еврейского местечка бывшей Минской губернии. Пешком он пришел в город Вильнюс (тогда Вильно), чтобы учиться. С середины 60-х годов он занял должность ответственного представителя не очень большой еврейской общины в Ростове. Благодаря высоким моральным своим качествам отец встречал исключительное к себе отношение в городе и за пределами своей общины (он был членом Ростовской городской управы). Выдающиеся способности и страстная жажда знаний сделали его впоследствии широко образованным человеком. Он прочно впитал в себя, освободительные идеи 60-х годов. В национальном вопросе он твердо держался той точки зрения, что вопрос этот разрешится только вместе с победой освободительного движения России, что, при всех условиях, проникновение элементов русской культуры является необходимым для еврейской массы. Естественно, что мысли эти сказывались и на том воспитании, какое он давал своим детям.
Отец умер, когда мне было всего лишь 8 лет.
Я полагаю, что жажда общественной деятельности в области искусства унаследована мной от отца и вскормлена впечатлениями атмосферы общественной борьбы.
Моя мать происходила из исключительно музыкальной семьи. Ее отец был знаменитым народным певцом и затейником. Сочиненные им мелодии и различные его шутки и прибаутки живут на протяжении уже более века в еврейском народе. Три тетки мои сделались известными музыкантшами, а две из них даже очень прославились в свое время как певицы: одна (Данишевская) — в 50-х годах, другая (Каведани) — в 70-х годах прошлого века. О последней упоминает в своих фельетонах Чайковский.
Моя мать превосходно пела и обладала исключительным слухом и музыкальной памятью. От нее — музыкальная одаренность всей нашей большой семьи. Ростовскими уроженками являются и все мои старшие сестры, основавшие в 1895 году в Москве музыкальное училище, превратившееся к нашему времени при непрерывной заботе Советского правительства в мощный музыкальный комбинат с двумя тысячами учащихся и с двумястами педагогов. [...]
До смерти отца у нас в квартире был рояль, и когда (в моем детстве) сестры приезжали из Москвы погостить к родителям, у нас звучало много музыки.
Одно из сильнейших воспоминаний детства — исполнение пьес Шумана моей сестрой Еленой Фабиановной (состоящей по сие время руководителем Музыкально-педагогического института), в то время как мы с младшим братом, сидя на полу, любовались игрой разноцветных солнечных пятен.
После смерти отца весь наш быт резко изменился. Исчез рояль, мы переехали в меньшую квартиру, в том же доме, и прекратились разговоры о возможности для меня музыкального образования. Мы жили на скромную пенсию. Улучшало положение то, что живший у нас ранее и плативший за стол и комнату старый друг моего отца М. А. Шершевский остался жить с нами. [...] После смерти отца он перенес любовь к нему на его детей и взял на себя заботу о всех нас. [...]
Мы жили на Тургеневской (когда-то Полицейской) улице в двухэтажном доме, принадлежавшем часовщику П. А. Остеру, № 67. Здесь я провел все свои детские и юношеские годы. С этим домом связано у меня множество самых разнообразных воспоминаний [...] и даже о первой попытке исполнения сочиненного мною в 19-летнем возрасте отрывка для трио (с помощью начинавших музыкантов, — братьев Штример и Маруси, дочери старой ростовской преподавательницы Кареш). [...]
Степь с ее широкими просторами и ароматами трав, с которыми, может быть, ничто не сравнится, кроме ароматов наших же акаций, поля пшеницы, золотящиеся на солнце, и Дон — с «низовкой», рыбной ловлей, катанием на лодке по весеннему разливу, нередко в лунные ночи, с баржами, пароходами и иностранными парусными судами — все это первые и прекрасные мои впечатления. Дон отразился и в моих сочинениях, а главное, вкоренил во мне навсегда страстную любовь к водным пространствам. Сколько я поплавал по рекам России и Западным по морям: Азовскому, Черному, Средиземному и Балтийскому! [...] По сие время для меня отдых — не отдых, если это не на реке или на море. И если позволительно в моем возрасте говорить о каких-то мечтаниях, то я мечтаю еще об океане, которого не видел!

* * *

Я окончил в 1899 году «Ростовское Петровское Реальное Училище». [...] Училище было скорее хорошее, чем плохое. Было несколько выдающихся учителей, наряду, конечно, с посредственными и плохими. Я интересовался в годы учения естествознанием и языками. «Естественно-историческому кабинету» я приносил в дар коллекцию мхов и лишайников, собранных летом, и т. п.
Основные же интересы были сосредоточены всегда на музыке. [...] Вспоминая то, что было непривлекательным: в училище, надлежит учитывать политическую обстановку 90-х годов прошлого века. Один из лучших наших учителей, преподаватель географии и истории Я. Д. Колтуновский в беседе с приехавшим в Ростов моим старшим братом, его старым знакомым, при мне говорил следующее: «Работать стало невозможно. Со дня на день получаем мы циркуляры все нелепее и строже. Просто руки опускаются — так противно. Иной раз хочется покончить с собой!» Очень скоро после этого он, действительно застрелился. [...]
Из наших занятий или развлечений периода пребывания в реальном училище, значительно скрашивавших нашу жизнь, нельзя не упомянуть о любительских драматических спектаклях, в которых сдружившиеся группы реалистов, гимназистов и приятельниц наших, гимназисток, с упоением проявлялись, иногда выказывая признаки дарования. В моей жизни был даже такой момент, когда из-за моих успехов на актерском поприще мне с трудом удалось отстоять ту специальность, к которой я особенно стремился, т. е. композицию, — настолько моим близким импонировали эти мои актерские ранние успехи.
В Ростове не было постоянного оперного театра. Но и русская, и итальянская оперы гостили в Ростове нередко. Уже в раннем детстве попал я на «Севильского цирюльника» и на «Ивана Сусанина». Позже переслушал много различных опер. Вместе с другими мальчишками-театралами бесчисленное множество раз бешено рукоплескал с галерки. [...].
В Ростове уже полвека назад был один из лучших драматических театров страны. Это был театр серьезный и культурный. Возглавляемая выдающимся и талантливым Н. Н. Синельниковым труппа состояла из целого ряда превосходных актеров и актрис. Многие спектакли с участием таких артистов, как П. Самойлов, М. Блюменталь-Тамарина, А. Петровский, сам Н. Синельников, Пасхалова, Мартынова и другие остались незабываемыми на всю жизнь...
А летние симфонические концерты — с хорошим оркестром под управлением А. Литвинова и такими солистами-скрипачами, как выдвинувшиеся впоследствии профессора Л. Цейтлин и Б. Сибор, — сколько замечательных произведении русской и западной классической музыки прослушала музыкальная молодежь Ростова в исполнении этого оркестра! Я помню, как в четырнадцатилетнем возрасте, еще в форме ученика Ростовского реального училища, слушал Четвертую симфонию Чайковского, переживал ее и, вдохновляясь, самонадеянно представлял себе сочинения, которые когда-нибудь напишу!
Я думаю, что Ростов был первым городом (конечно, после Москвы и Петербурга), в котором уже в 1901 году была поставлена на сцене опера «Садко». Высокоталантливый Эмиль Купер, впоследствии прославленный столичный дирижер, в тот сезон еще 19-летним юношей впервые взялся за дирижерскую работу. Его увлекала мысль показать публике такое замечательное, свежее, новое и сложное произведение, как «Садко». Главную роль исполнял очень хороший болгарский тенор Михайлов-Стоян.
Поступив в Петербургскую консерваторию и сделавшись учеником Н. А. Римского-Корсакова, великого автора этого сочинения, я однажды рассказал ему об этой постановке. Рассказал о том, что, по слухам, местный табачный фабрикант В. Асмолов пожертвовал некоторую сумму на осуществление трудных декораций для этого спектакля.
Римский-Корсаков, улыбаясь, покачал головой и пошутил в ответ: «Ишь ты, какой! А я-то не его табак курю, а всегда —  Бостанжогло!»... Рассказал я ему и о том, что старый кантор еврейской синагоги Е. И. Герович, превосходный певец и хороший композитор культовой хоровой музыки, нарушая правила «благочестия», ходил на галерку на каждое представление «Садко» и «Царской невесты», шумно выражая в театре свое восхищение. «Передайте мое пожелание доброго здоровья старику, — сказал Римский-Корсаков. — Он как-то присылал мне свои работы. Мне музыка понравилась, но один из учеников моих чего-то возражал со своей национальной точки зрения!»
Между прочим, кантор Герович и научил меня нотной грамоте, когда мне было около восьми лет.
В 90-х годах прошлого века в Ростове существовали уже музыкальные училища. В одном из них я некоторое время, еще совсем мальчиком, учился играть на скрипке. [...]
Одновременно со мной начал учиться игре на скрипке еще совсем маленький мальчик, тоже уроженец Ростова, Ефрем Цимбалист, довольно скоро сделавшийся всемирно знаменитым скрипачом. (В другой школе, Саяр-Вашкевича, тогда же стал учиться игре на фортепьяно очень талантливый его сверстник, Женя Луцкий.)
Музыкальное училище РМО играло, конечно, большую роль в музыкальной жизни города. Кажется, первым его директором был известный московский пианист М. Л. Пресман. В училище было много хороших педагогов, и из него вышел целый ряд известных музыкантов, в их числе превосходные артисты и педагоги: А. Я. Штример (профессор виолончельной игры в Ленинградской консерватории) и В. И. Португалов (скрипач, профессор Ереванской консерватории) — оба уроженцы Ростова.
Кроме этого училища, в Ростове существовал и ряд других. В лично моей музыкальной жизни огромную роль сыграли «Курсы фортепьянной игры О. О. Фритче».
Превосходный педагог-пианист и высокообразованный человек, О. Фритче очень много сделал для музыкальной культуры Ростова. Он проработал в нашем городе чуть не свыше 46 лет, проявлял большую активность в советский период. В годы, когда я у него учился (1897–1901), он, как я считаю, был самым просвещенным музыкальным педагогом в Ростове. Он не только учил меня играть, не только проиграл мне огромное количество музыкальных произведений, анализируя и комментируя их; но вместе со мной он перечитал все сколько-нибудь ценное из литературы по музыкальной истории и эстетике. Мало того, он ознакомил с моими сочинениями знаменитого композитора А. К. Лядова, облегчив мне таким образом поступление в консерваторию. С благоговением он показывал мне хранившуюся у него драгоценность — небольшую рукопись Бетховена (он подарил ее впоследствии библиотеке Московской консерватории).
Когда я поступил в консерваторию, я был больше знаком с основными проблемами истории музыки и эстетики, чем многие, кончавшие ее в те времена. Все это показывает, что, помимо естественной привязанности к родному городу, я имел основания добром поминать Ростов дней моего детства и моей юности.
Эта привязанность к родному краю и родному городу вместе с мыслями, возникшими у меня после революции 1905 года, ярко пережитой в Петербурге в общении с великим учителем и полным свободомыслия человеком, Н. А. Римским-Корсаковым, — и привела к тому, что вскоре же после окончания консерватории я оказался снова в своем краю, где и проработал много лет, почти до 1921 года.
То, что я, увлекавшийся в первые годы своей композиторской деятельности поэзией своих современников-символистов и начавший выдвигаться именно как композитор «нового направления», уже 1908 году сделался руководителем музыкального кружка в рабочем клубе на Петербургской стороне, конечно, связано с запечатлениями революции и с знакомствами, завязавшимися в «Союзе Союзов» в 1905 году. После глубоко пережитой мною смерти Римского-Корсакова мне тяжело было оставаться в столице. Да к тому времени у меня сложился и ряд мыслей о задачах, стоявших перед нами, молодыми композиторами. Мысли эти сводились к тому, что нам всем надо прекратить «достраивание верхушечных украшений» в здании музыкального искусства, стоящем на песке и отправленном на слом», что «в преддверии наступающего расцвета промышленной культуры нам нельзя уходить в эстетизм», что наше дело — «врываться в самую гущу массовой жизни, собирать в деятельные кружки рассыпанные по стране музыкальные силы, пропагандировать в этих кружках лучшие произведения русских и западных классиков, учить музыке и в массовой жизни искать воодушевление для собственного творчества». Свои мысли я связывал с идеями, высказанными в разных случаях Римским-Корсаковым. Вдова моего великого учителя оказала мне огромное доверие, поместив написанную мною на эту тему в 1910 году статью, в качестве вводной к подготовлявшейся к изданию и вышедшей вскоре в свет книге Римского-Корсакова «Музыкальные статьи и заметки». Я не мог остановиться на одной лишь печатной пропаганде своих мыслей и в середине 1910 года переехал в Ростов для музыкально-просветительной работы. Годы 1911–1912 провел в Краснодаре; затем вновь вернулся в Ростов, где и остался надолго. Это был период в моей жизни, полный деятельности, творчества и глубочайших переживаний. Рассказывать сколько-нибудь подробно об этом периоде в данном случае просто невозможно. Я остановлюсь лишь на нескольких моментах, которые, как полагаю, смогут заинтересовать читателя.

* * *

В Ростове начала XX века и особенно к тем годам, когда я вернулся в свой город по окончании консерватории, было немало очагов общественной жизни: это были всевозможные клубы и общества. Пусть, самые значительные из клубов, «Коммерческий» и «Ростовский-на-Дону», и были учреждениями «чисто буржуазного» типа, в которых посещение хорошего ресторана и карточная игра составляли главное занятие граждан — членов клуба. Однако надо признать и признать с благодарностью, что клубы эти являлись инициаторами летних симфонических концертов и тратили на эти концерты, просуществовавшие в Ростове много лет, весьма крупные суммы. При содействии этих клубов возможно было и осуществление лекций и концертов. Более демократичны по характеру и составу членов были «Общество приказчиков» и «Клуб коммивояжеров». Малодеятельные «Клуб зерновых рабочих» и «Клуб водников речного флота» при большей инициативности руководителей легко могли бы сделаться учреждениями в значительной степени демократичными. Широкая просветительная и отчасти даже политико-просветительная работа велась в «Мастерских Владикавказской железной дороги». Большую роль в области массового просвещения играли «Общество профессиональных служащих» (впоследствии закрытое), обладавшее собственной хорошей библиотекой. На моих глазах открылись демократические по направленности общество «Знание», «Общество народных университетов», «Женский клуб», «Социалистический клуб» и другие, среди руководителей которых было немало партийных работников. Учреждения эти, правда, нередко закрывались в самый неожиданный момент. Я узнал однажды, что клуб, в котором я лишь день назад вел музыкальные занятия, уже не существует.
Большую роль в просветительной работе в городе играло и «Единое потребительское общество» — крупная кооперативная организация. Существовало и «Общество любителей изящных искусств», которое шефствовало над «Музеем живописи». Оно не закрывало дверей и посторонним лицам. Известная научная работа велась в «Обществе садоводства» и т. д.
Приехав на родину, полный пафоса строительства музыкальной культуры, я принимал участие в работе большинства этих учреждений как консультант по вопросам музыки, как лектор, устроитель концертов с тщательно продуманными программами и т. п.
Некоторые из моих начинаний были, очевидно, довременными. И все же осудить себя за эти начинания я не могу. Во-первых, в них проявлялась бескорыстная жажда помочь культурному росту родного города, во-вторых, большая часть из них оставила тот или иной реальный след. К числу довременных начинаний я должен отнести попытки завести музыкальный лекторий, кажется, в 1910 году в клубе водников. Выслушав мое предложение об организации ряда лекций с музыкальными иллюстрациями о Римском-Корсакове, как поэте водных просторов и как моряке по образованию, совершившему в юные годы кругосветное плавание, руководитель клуба ответил мне буквально, низко кланяясь: «Спасибо вам, спасибо! Никто еще здесь нами не заинтересовался, никто не предложил в чем-либо помощь, спасибо! Но, знаете ли, все это будет не по нашей публике: нам бы шансонеточку какую-нибудь, цыганский хор, а на эти лекции, боюсь, ни один человек не придет».
Я вспомнил об этой беседе, когда прочитал недавно в столичной газете сообщение об организации музыкального лектория при «Клубе речников» в Ростове-на-Дону. Даже и теперь, на старости лет, я пожалел о том, что это начинание проходит без меня.
Год 1909–1910 в Ростове связывается для меня с воспоминаниями: 1) об устройстве (при помощи Коммерческого клуба) концерта из сочинений Римского-Корсакова с моей вступительной лекцией (первой в моей жизни) и с участием специально приглашенных из Петербурга замечательных артистов — певицы Н. И. Забелы-Врубель и пианиста М. А. Бихтера; 2) о нескольких в разных аудиториях прочитанных лекциях по вопросу о бесплатных музыкальных школах для образования кадров оркестрантов и хоровиков; 3) о начавшемся знакомстве, а потом и тесной дружбе с некоторыми из находившихся в Ростове людей, связанных с искусством, без которых едва ли могли быть воплощены в жизнь многие из более поздних моих начинаний: это В. И. Рамм, певица, впоследствии выдвинувшаяся и в области композиции, тогда начавшая учиться под моим руководством, а также талантливый скульптор и очень музыкальный человек, доктор А. Я. Канторович, так же как и Р. Ф. Тиктин, страдальчески погибший в преклонном возрасте от рук фашистских убийц; 4) о «празднике древонасаждения», состоявшемся в апреле 1910 года. Остановлюсь несколько на этом моем воспоминании.
Многим даже из близких моих друзей казалось странным, что меня, профессионального композитора, так сильно увлекало это начинание, как будто бы ничем не связанное с моей специальностью. А увлекло меня, действительно, в совершенно исключительной степени. Но читателю уже ясно, что для меня, с моей любовью к родному городу, насаждение леса в окрестностях Ростова, которое украсило бы город и предохранило бы его от налетающей летом пыли, должно было стать начинанием завлекательным. Я представил себе и то, каким прекрасным зрелищем может оказаться неслыханная в те времена процессия из десяти тысяч школьников, направляющихся к месту посадки, если эту процессию достойным образом оформить и сопроводить подходящею музыкой. Я представил себе красивые, программно оформленные и декорированные колесницы, с соответственным образом одетыми детьми, поющими и играющими на различных инструментах, и всю процессию — поющей песни и несущей художественно выполненные знамена. Конечно, все мои фантазии должны были получить одобрение лиц, ответственных за все это празднество. А лицами этими были люди, с чьими воззрениями у меня не могло быть ничего общего: градоначальник и председатель «Общества садоводства», о котором говорили как о человеке определенно черносотенных взглядов. Но я тогда предпочел претерпеть несколько бесед с ними, чем отказаться от участия в начинании, для меня глубоко привлекательном. Мой доклад о характере предстоящего «праздника древонасаждений» вызвал поначалу резкие возражения: «У нас поют на улице только на похоронах или на политических демонстрациях!». И все же, состоя членом «декоративной комиссии», я переубедил всех возражавших. Кажется, всего более пронзили их сердца показанные мною хоровые отрывки из «Снегурочки» и «Китежа» (песня охотников), переложенные мною для детского хора.
Всего удивительнее то, что, если эти хоровые пьесы и не удалось разучить к сроку и использовать во время праздника, то во всем прочем мой проект оформления «праздника древонасаждения» почти полностью был воплощен в жизнь. Порядок шествия был тщательно разработан при содействии воинского начальника, полковника Сказкина. Составленная им и даже напечатанная карта была очень полезна. Ведь никаких навыков к процессиям с участием большого количества людей (да еще школьников) в то время не существовало. И надо было озаботиться тем, чтобы не произошли несчастные случаи. Праздник был радостно красив. По рисункам местных художников (в том числе упомянутого А. Я. Канторовича) были оформлены в большом количестве оригинальные колесницы — и в античном, и в русском национальном стиле. На них были размещены красиво одетые хористы и инструменталисты. Цветами были украшены все участники шествия; было много прекрасных знамен. Все было красочно и весело. Десять с лишним тысяч деревьев было посажено в этот день школьниками и руководителями этого начинания. Этот день остался навсегда праздничным в моей душе.
Конечно, в свете гениального и грандиозного нынешнего плана озеленения всей степной полосы в нашей стране и преобразования ее природы тогдашние, не объединенные общим планом «кустарные» предприятия по облесению юга России кажутся совершенно ничтожными попытками. Однако современный грандиозный план посадок сочетается с полосами дореволюционных насаждений. И наш лесок, увеличившийся при последующих посадках, несомненно занесен на карту лесных насаждений в нашем районе.
Почти двенадцать лет продолжался период моей провинциальной работы. Два с лишним года относятся в нем на долю пребывания в Краснодаре (тогда Екатеринодаре). Впрочем, ввиду недалекого расстояния, я не раз посещал Ростов для чтения различных лекций. Краснодара и моей работы в этом городе для сокращения рассказа я почти не коснусь здесь, хотя и годы работы в Краснодаре полны в моей памяти глубоких запечатлений. Скажу лишь, что преподавал в хорошем тамошнем музыкальном училище целый ряд предметов в сообществе талантливого А. Н. Дроздова, возглавлявшего тогда училище и бывшего инициатором ряда ценных начинаний, — и в окружении нескольких высокоодаренных и серьезных артистов из преподавательского персонала (А. И. Сокольницкая, Л. Мерк, В. И. Сокольницкая и Н. И. Вилик — последние двое также жертвы фашистских злодеяний в 1942 году — и другие). С ними вместе я участвовал в организации и проведении нескольких праздничного характера концертов, программа которых вызвала внимание столичных музыкальных журналов. Упомяну и о лекциях в тамошнем «Обществе народных университетов», потому что с ними связаны некоторые события в последующий ростовский период моей жизни от 1914 до конца 1921 года.
Чрезвычайно различная по колориту общественной жизни, эта историческая полоса характеризуется неуклонным ростом в Ростове научной, художественной и особенно музыкальной заинтересованности. Открываются новые музыкальные училища: довольно демократически направленное и недурно поставленное училище М. Вульфман (там мне предоставили впервые в Ростове заниматься с группой юношей, мечтающих о композиторской деятельности) и другие.
Параллельно открылись две «консерватории»: «Донская», организованная профессором М. Л. Пресманом, и «Консерватория Русского Музыкального Общества», преобразованная из училища. В этом учреждении я проработал несколько лет, сначала числясь педагогом, затем — профессором композиции, а в 1920–21 году состоял ее ректором, одновременно заведуя Музсекцией в Отделе народного образования, а также читая лекции по истории музыки в Историко-археологическом институте, открытом незадолго до того. Помимо выдающихся артистов-педагогов, очень давно уже обосновавшихся в Ростове (как Пресман, Зелихман, Образцов, А. Асвадурова, О. Фритче, Б. Шейнбух и др.), в эти годы начал в Ростове свою педагогическую деятельность целый ряд превосходных музыкантов. Прежде всего нужно упомянуть об исключительно одаренной пианистке, уже немолодой тогда Леокадии Кашперовой, ученице Антона Рубинштейна, очень ценившего ее и даже посвятившего ей одно из своих сочинений. Остальные были еще молоды. И все это были люди очень талантливые, и, конечно, роль их в музыкальной жизни Ростова была очень велика. Надо отметить, что все они впоследствии стали доцентами и профессорами в столичных высших музыкальных учебных заведениях — и А. Штример, и А. Каменский, и И. Ханцин, и М. А. Бихтер, и С. Савшинский, и Н. Хейфец, и Любовь Штрейхер, и В. Образцов, и И. Зелихман. Как ни интересны, особенно для музыкантов, события из внутренней жизни консерватории РМО в годы гражданской войны, я не могу удлинять данный очерк их описанием.
Вернусь к одному музыкальному начинанию, которое относится к 1916 году. В этом году было разрешено местным градоначальством открытие общества «Музыкальная библиотека имени Н. А. Римского-Корсакова». Обществу предоставлялось право вести и концертную, и лекционную работу. Пропаганда творчества Римского-Корсакова, конечно, входила в состав наших задач, но задачи эти были шире: сразу же мы затеяли ряд исторических концертов, в которых страницы из истории музыки ставились в связь с историей культуры. Каждому концерту предшествовало мое вступительное слово, довольно обстоятельное, но изложенное общедоступным языком. Концерты обычно устраивались по понедельникам, а по воскресеньям днем устраивались публичные генеральные репетиции с афишами. Билеты на эти утренники были чрезвычайно дешевыми. У наших концертов вскоре же оказалась своя публика, не пропускавшая их. Кроме упомянутых уже лиц, оказалось в городе и еще несколько одаренных артистов, охотно принимавших участие (без вознаграждения) в концертах «Музыкальной библиотеки». Исполнялась музыка и вокальная, и инструментальная, всевозможные ансамбли. Исполнение было обычно очень хорошее. В 1918 году, в десятую годовщину со дня смерти Римского-Корсакова, «Музыкальная библиотека» организовала четырехдневное музыкальное торжество, на котором музыка Римского-Корсакова была показана довольно разносторонне. К концертам издана была изящная брошюра с программами и пояснениями. Эти концерты были уважительно отмечены столичной прессой. Общество обладало своей музыкальной библиотекой (в основе — переданная в общественное пользование моя нотная и книжная библиотека). В городской Публичной библиотеке в те времена не было музыкального отдела. Поэтому, наша «Музыкальная библиотека», предоставлявшая гражданам возможность брать для просмотра и изучения ноты и книги по музыкальному искусству, не смогла не сыграть большой роли в музыкальном просвещении города. После Октябрьской революции «Музыкальная библиотека имени Римского-Корсакова» стала государственным учреждением; книжный и нотный ее фонд стал быстро увеличиваться. С разрешения наркома просвещения А. В. Луначарского библиотеке был передан ряд дубликатов из московской «Музыкально-теоретической библиотеки», основанной С. И. Танеевым; стали поступать обязательные экземпляры изданий Музгиза. Район музыкально-пропагандистской работы «Музыкальной библиотеки» становился все шире и шире. В организации и пропаганде всего этого начинания, кроме лиц, и в более поздние годы особенно ярко проявлявших себя как энтузиасты распространения музыкальной культуры (В. Рамм, В. Португалов и другие), большую роль сыграл доктор М. Сабсович, музыкальные критики А. Карагичев и Е. М. Сабсович и ряд представителей музыкальной молодежи — А. Кравец (ныне педагог музыкального училища имени Гнесиных), К. Назаревич и М. Компанеец (ныне почтенные уже педагоги), позже С. Цфасс, В. Тарнопольский (выдвинувшийся как композитор и погибший в Отечественную войну под Сталинградом) и другие. В организации библиотеки помогала Н. Т. Гнесина — библиотекарь и библиотековед, служившая тогда в Городской публичной библиотеке. В активе членов Общества состояли представители ряда музыкальных семейств Ростова (Смирновы, Клименко, Янушевские, Кистяковские), а также некоторые представители университетских кругов.
Только вражеское нашествие прекратило самостоятельную и широкую массово-просветительную работу «Музыкальной библиотеки». Сама библиотека каким-то чудом сохранилась и продолжает приносить пользу, но уже только как школьная при Музыкальном училище, взамен сожженной и уничтоженной (вместе со всем зданием Музыкального училища) большой его библиотеки.
Я не беру на себя описание картин периода гражданской войны и первых лет Октябрьской революции в жизни нашего города, наших запечатлений и переживаний. В небольшом романе «Перемена», написанном талантливой и широкоизвестной нашей землячкой Мариэттой Шагинян, многое запечатлено со значительной яркостью. Расскажу о некоторых эпизодах, связанных с музыкальной жизнью города в этот период, в которых я участвовал. В 1918 году, когда Ростов на несколько месяцев был занят войсками Красной гвардии, ко мне однажды пришел посыльный из Ревкома с повесткой, вызывавшей меня на следующий день к комиссару Дунаевскому. Я знал, что в Ревком вызван был ряд представителей крупной буржуазии, имевшей основания опасаться этих вызовов. Но зачем понадобился я комиссару, обладавшему тогда чуть ли не неограниченной властью в городе?
Опасаться мне было нечего. Я, конечно, явился в назначенный час. Обстановка была в здании Ревкома военная и военно-тревожная: штыки, револьверы, поминутно подъезжавшие машины, курьеры, приносящие те или другие сведения и напоминавшие о разных спешных делах. К удивлению своему, я увидел в кабинете С. Дунаевского в качестве секретарей двух участниц руководимого мной «Кружка по изучению оперного творчества Римского-Корсакова». Мне и в голову никогда не приходило, что эти мирные девушки, так преданные изучению искусства, смогут оказаться в самом очаге военно-революционных действий! Комиссар Дунаевский, грозная для буржуазного населения Ростова фигура, оказался красивым, совсем молодым человеком с лицом, исполненным революционного энтузиазма. Он стоял у конторки с блокнотом и карандашом. Он попросил меня высказаться по вопросу о том, что могла бы и должна была бы Советская власть сделать в городе для процветания искусства. В то время, как я говорил, он делал себе заметки, иногда высказывая мысли, изобличавшие в нем человека, не вполне чуждого искусству. Не желая сокращать беседу, он несколько раз просил тех, кто нервно напоминал ему о других важных делах, не мешать ему. Я не буду рассказывать о мыслях, которые высказывал в этой беседе. Упомяну лишь об одной, которая показалась комиссару важной и в условиях данного момента осуществимой. Речь шла об обследовании музыкальных способностей у детей, особенно у обучающихся в городских училищах (там обучались исключительно дети из трудовых слоев населения). В конце беседы, наклонившись ко мне, он сказал несколько слов, глубоко меня взволновавших: «Ведь я был вашим постоянным слушателем в Екатеринодаре, в Обществе народных университетов!».
Он попросил меня придти на важные, как он сказал, собрания представителей искусства и местной интеллигенции, созываемые на следующий день. Эти собрания — одно из очень сильных переживаний в моей жизни. Первое собрание это прекрасная страница из истории искусства в революционную эпоху, второе — печальная страница отщепления от живых сил Революции представителей «промежуточных» революционных партий, людей, которые в прошлом боролись вместе с рабочим классом, и даже лично претерпевших немало при царском правительстве за свою революционную деятельность!.. Мне, как человеку, не состоявшему ни в какой партии, просто непонятно было, как могли эти уважаемые мною люди, с которыми мы вместе дружно работали в «Обществе народных университетов», как могли они не распознать в новой власти — власть подлинно революционную, как могли, приглашенные комиссаром на организационное собрание (хотя и не были представителями партии большевиков), как могли они в большинстве не откликнуться, а пришедшие — тратить время на споры о правомерности или неправомерности созыва данного собрания и об обязательности проведения в жизнь его решений. Речь-то шла всего лишь о задачах новой власти в культурной жизни города. Сложился трудный момент. Получилось по ходу собрания так, что будто бы и задач-то нет! — «Так что беседовать нам дальше не о чем, и можно закрыть собрание». Мне стало очень неловко, когда после этого вопроса С. Дунаевский сообщил собравшимся мое скромное предложение об обследовании музыкальных способностей у школьников и заявил, что собрание продолжается для обсуждения этого предложения. Я был очень смущен: на меня смотрели с нескольких сторон, как на «предателя», глаза, полные презрения; и это были глаза людей, которых я глубоко уважал, притом — профессиональных старых революционеров! На многое в политической жизни у меня установилась после этого заседания в Ревкоме новая и более правильная точка зрения. Но я начал с того, что заседанию этому предшествовало собрание представителей различных искусств в Ростове.
Пришли очень многие: и те, кто впоследствии (с прочным установлением Советской власти на Дону) стали постоянными и деятельными строителями новой жизни — каждый в своей профессии (должен назвать здесь художников А. Федорова и знаменитого М. Сарьяна, писательницу М. Шагинян, музыкантов В. Португалова, В. Рамм и других), и «нейтральные» в вопросах политико-художественной жизни, и даже будущие эмигранты, случайные гости в Ростове на пути за границу...
Речь, с которой обратился к нам комиссар, была умна, содержательна и горяча. Он рассказывал о том, что, любя искусство и опасаясь, чтобы сгоряча не были сделаны ошибки, о которых потом пришлось бы жалеть, он просил командование нагрузить его наблюдением и за областью народного просвещения и художественной культуры, не входившей в прямые его полномочия; говорил о том, что на только что завоеванной земле требования к деятелям культуры не должны характеризоваться максимализмом и доскональностью; что он призывает всех нас (не учитывая различных оттенков в наших воззрениях) прежде всего не покидать работы, не саботировать, продолжать свою работу, стараясь о возможно большей значимости ее для жизни народных масс! Горячая и интересная беседа, возникшая на этом собрании, в котором участвовало немало талантливых и даже очень выдающихся людей, была ответом на взволновавшую всех речь комиссара. Когда беседа эта разгорелась, С. Дунаевский счел возможным предоставить собранию представителей искусства «дискутировать» уже без своего участия и, захватив меня с собой, отправился в другую комнату, где подготовлялось уже описанное совещание с деятелями по народному образованию и просвещению. Романтичную и благородную фигуру юного комиссара Дунаевского я никогда не забуду. Мне известно, что в последние минуты перед тем, как Красная Гвардия вынуждена была покинуть город, комиссара видели сидящим за роялем — играющим и поющим отрывок из «Хованщины» Мусоргского, смысл которого: «Нас окружили и надо идти на смерть»!
Потрясающая картина отступления большевистских: войск — по узкой дамбе к Батайску, обстреливаемых ураганным огнем с высот Темерника деникинцами и немцами, — ярко изображена в романе Мариэтты Шагинян. С. Дунаевский погиб вскоре же вместе с другими верными деятелями революции этого периода в результате предательских действий одного из представителей командования Кавказскими армиями.
Еще одно волнующее воспоминание, относящееся к 1920 году, когда, после занятия Ростова Конной Армией Буденного, сформировался Донской отдел народного образования. Ряд лиц, уже упомянутых здесь, с самоотверженностью работали в различных секциях «Донобнаробраза». Какую огромную пользу приносили в культурно-революционной жизни города такие люди, как Шагинян, Федоров, Сарьян, Португалов, Бассалыго и ряд других! Как помогали в программной концертной работе и В. Рамм, и В. Сабсович, и А. Штример, и А. Каменский, и молодые Р. Фейдер, Д. Ходжаев и многие другие.
Нельзя не упомянуть хотя бы в нескольких словах о попытке организации оперного театра в 1920 году. Организатором коллектива театра, художественным руководителем, дирижером и учителем певцов был замечательный музыкант М. А. Бихтер. Это начинание, которое по первым своим шагам было образцовым, к сожалению, довольно скоро заглохло в силу случайных обстоятельств военного времени. По некоторым документам, сохранившимся у меня, а, может быть, отчасти в «Музыкальной библиотеке имени Римского-Корсакова», можно было бы получить некоторое, хотя, конечно, бледное, представление о кипучей культурной жизни города в этот период и о первых достижениях в профессиональном движении среди музыкантов и работников искусства вообще.
«Донобнаробраз» помещался в опустошенном доме бывшего Азовско-Донского банка на Садовой. Там почти не было мебели (некоторое время в здании этом, кажется, помещался военный госпиталь). Если еще заведующие подотделами располагали столами, то у заведующих секциями столов не было. По крайней мере, у меня, заведовавшего музыкальной секцией, был всего лишь один стул, на котором лежали все многочисленные бумаги: протоколы, постановления, повестки, ордера, всяческие заявления от граждан. Все это поминутно разлеталось и снова складывалось! Я (как и другие мои товарищи) целый день стоял на ногах... И вот однажды пришло ко мне сразу трое посетителей — все рабочие Владикавказской железной дороги. Один из них, по фамилии Мамат, обратился ко мне со следующей речью: «Помните, товарищ Гнесин, читали вы нам когда-то в мастерских лекцию про бесплатные музыкальные школы. Так вот, я с тех пор стал собирать музыкальные инструменты — скрипки, кларнеты, разные медные инструменты. Покупал их на базарах, большей частью поломанные или испорченные. А я, как служил в армии, так у нашего капельмейстера научился их чинить. Теперь у меня восемнадцать инструментов и все в порядке. Настало время, товарищ Гнесин, открывайте теперь нам школу на Темернике. Инструменты мои я все передаю этой школе...» — «А что касается помещения для музыкальной школы, — заговорили вперебивку остальные из пришедших рабочих, — то это дело вы нам доверьте, и помещение найдем, и что нужно отремонтируем, и полностью оборудуем силами рабочих».
Слишком понятно, как радостно взволнован я был этой беседой. Действительно, я им «проповедовал» когда-то о «бесплатных музыкальных школах имени Римского-Корсакова», объяснял все значение подобных школ для строительства народной или, как я тогда говорил, «всенародной» музыкальной культуры в России.
В 1910 году я представлял проект подобной школы в Ростовскую городскую думу. Проект, разумеется, был положен, как говорится, «под сукно», и я не удостоился даже никакого ответа. Вторично проект был подан в 1917–1918 году уже Донскому начальству в вопросах просвещения, пребывавшему в Новочеркасске. Ранее я добился согласия «Единого потребительского общества» субсидировать школу и шефствовать над ней. Все-таки ее открытие было не разрешено, чуть ли не именно из-за упоминания об «ЕПО». Мне сообщена была аргументация новочеркасского начальства: «кооперативные учреждения — прямой путь к большевизму». И вот при Советской власти представители рабочих обращаются ко мне с просьбой о воплощении в жизнь моей же мечты, и я заведую музыкальной секцией, оказываюсь в силах содействовать осуществлению дорогого мне дела, связанного с идеями Римского-Корсакова о музыкальном образовании в России. Вскоре же было вынесено решение об открытии трех школ в разных районах города. Школа на Темернике, действительно, была полностью оборудована при энергичнейшем содействии железнодорожных рабочих. Одной из школ, открытой в Нахичевани, ныне Музыкальная школа Пролетарского района, было присвоено мое имя —  впоследствии, когда я жил уже в Москве. В продолжение уже очень многих лет я обычно бываю в курсе всех дел и достижений этой школы. Равно и о деятельности Музыкальной библиотеки имени Римского-Корсакова, пока она вела самостоятельное существование, я получал в Москве и Ленинграде довольно регулярные сведения.
Очень значительная часть моих сочинений — почти три четверти всего сочиненного мною с детских лет и по 1931 год — написано было в Ростове. В числе этих произведений и большая часть романсов, и симфонический дифирамб «Врубель», за который когда-то присуждены мне были премии имени Глинки. Но и многие из произведений более поздних, как опера «Юность Авраама», задуманы были в Ростове. С Ростовом в известной мере связаны и самые последние из относительно крупных моих сочинений: Трио ор. 64 («Памяти наших погибших детей»), в котором применена тема, сочиненная умершим во время эвакуации моим сыном, когда он был ребенком семи или восьми лет, и Соната-фантазия для фортепьянного квартета ор. 65 (отмеченная в 1946 году Сталинской премией). В этом произведении, отражающем народные страдания в недавно минувшие годы, одна из главных тем, исполненная предельного оптимизма, навеяна человечески-прекрасным и благородным обликом трагически погибшего моего друга Рафаила ФабиановичаТиктина.
В последний раз я был в Ростове в 1938 году. Радостно мне было посетить Музыкальную школу, носящую мое имя, познакомиться с составом педагогов, из которых некоторые были когда-то моими учениками, познакомиться с учащимися и повидаться на организованном школой собрании с лучшими моими старыми друзьями, в их числе с дорогим моим старым учителем О. О. Фритче, консультировавшим в те годы молодых педагогов школы.
Встреча моя с некоторыми из этих друзей оказалась последней.
Когда я в 1944 году вернулся из Ташкента, где находился предшествовавшие годы в эвакуации вместе с Ленинградской консерваторией, и мне стало известным все, что произошло в Ростове в 1942 году, я не почувствовал себя в силах поехать в родной город... Поминутно представлять себе мученическую гибель населения и в числе гибнущих бесконечно дорогих мне, всю жизнь морально меня поддерживавших прекраснейших людей, смотреть на развалины всех превосходных зданий, появление которых на протяжении десятилетий вызывало чувство радости и гордости... Да и состояние моего здоровья после возвращения из эвакуации и ряда тяжелейших переживаний было не таким, чтобы я, имея еще некоторые жизненные задания, мог решиться подвергнуть себя столь жутким испытаниям. Только теперь, когда стали доходить до меня сведения о том, что город усиленно строится, готовясь к торжествам своего 200-летия, что он обещает стать более красивым, блестящим и значительным, чем он был даже в самые цветущие свои годы, когда начинает осуществляться то, о чем когда-то я мечтал вдвоем с лучшим моим другом, меня снова потянуло в Ростов.
У меня есть надежда: я надеюсь и верю в то, что план нового строительства в Ростове учитывает необходимость большого и красивого здания для музыкального учебного заведения (может быть, консерватории или музыкального института) с хорошим концертным залом, хорошо оборудованным помещением для музыкальной библиотеки и музея музыкальной культуры...
Москва 1949.

Гнесин, М. Ф. Воспоминания о Ростове // Статьи. Воспоминания. Материалы / М. Ф. Гнесин. Москва, 1961. С. 154–174.