…Ничего мы без земли родной не значим. Ей, земле родной, реке Дону, речке Кагальничке, лесополосам, защищающим наши поля от суховеев, травам на лугу мы обязаны жизнью и должны защищать все это так, как должно защищать мать всего живого.

Лично я обязан жизнью старому тополю. В тридцать седьмом году группа мальчишек, среди которых был и я, пошла от села Ново-Николаевка к хутору Еремеевскому напрямик через заболоченную пойму Кагальнички, через высокие камыши. Мы заблудились очень скоро — шли вдоль болота. Это была страшная дорога: по пояс в задохшейся черной воде, по острым пенькам, ранившим ноги. Гнилостный запах клейкого синего ила, в котором мы увязали выше колен, я помню до сих пор.

Голодные, измученные жаждой, мы продирались сквозь прутья зеленой камышовой решетки и никак не могли вырваться на волю, на синий простор.

Подходил вечер, а мы, совершенно обессилевшие, изнемогшие до предела, потеряв всякую надежду, продолжали плестись, сами не зная куда. Нас заедали настырные комары, налетавшие серыми тучами. И не было уже сил сражаться с ними…

Лишь перед заходом солнца кто-то из нас заметил над камышами освещенную красными лучами верхушку старого тополя. Мы заплакали от радости, пошли в его сторону и вскоре выбрались из проклятых камышей.

Не знаю, удалось бы нам спастись, если бы на свете не было старого тополя?

Он живет над лугом на краю моего родного хутора Еремеевского, и я прихожу к нему каждый раз, когда приезжаю на родину. Ему около ста лет, его называют старым тополем — с точки зрения человека он старик, но он молодо выглядит, он могуч, статен, высок, в его пышной кроне нет ни одного седого волоса, простите — сухой ветки. И ствол его зеленый с белизной, здоровый, без единого дупла. Каждый год он выпускал от своих корней отростки, пытался окружить себя молодой порослью, тополиной семьей — ведь деревья, как и люди, стремятся жить в обществе равных себе. И не зря говорится: человек умирает — остается общество, дерево умирает — остается лес. Молодые сильные топольки быстро поднимались под могучей сенью отца, тянулись к солнцу рядом с ним, но на выгоне их затаптывал скот, а на огороде их безжалостно вырубали…

С тоской думаю о погибших отростках могучего тополя… Их были тысячи. Никто не догадался пересадить их в низину, на берега уставшей, пересыхающей речки Кагальнички. В наши дни там уже шумела бы тополиная роща, и глубокие корни тополей разбудили бы уснувшие подземные ключи.

Писатель и Родина : «круглый стол» журналов «Дон» и «Литературное обозрение» // Дон. 1981. № 10. С. 37–38.