Они пришли в Ростов с готовым намерением испепелить город в котором Клейст утерял свой военный престиж, они лелеяли мысль о кровавом реванше за ноябрьскую пощечину 1941 года. Их вступлению в город прошествовала «воздушная обработка» Ростова корпусом Рихтгофена: на протяжении шестнадцати суток с интервалами в три минуты пикирующие бомбардировщики забрасывали город фугасными и зажигательными бомбами. Этот воздушный разбой нельзя было назвать военной операцией — немцы бомбили только жилые дома и снесли целые кварталы, под развалинами которых погибли сотни детей и женщин.

И вот 24 июля 1942 года после упорных боёв полки Красной армии отошли за Дон. Немцы заняли Ростов. Генерал-майор Киттель начал планомерную, тщательно подготовленную расправу с ростовчанами. На стенах домов появились драконовские приказы коменданта, в которых жирным шрифтом было выделено слово «РАССТРЕЛ».

Любой из ростовчан мог быть расстрелян по прихоти пьяного румынского солдата или фланирующего по улицам немца. Ростовчанину всё было запрещено: выходить на улицу после заката солнца, выходить на берег Дона, пользоваться речной переправой, принимать на дому друзей и знакомых, держать собак и кошек, смеяться и плакать. Не так стал, не так прошёл, не так посмотрел, не так сказал — и… «капут». Слово «капут» стало наиболее популярным словом в «общении» немцев с ростовчанами.

Город сжался, притих, ушёл под землю — в подвалы, погреба, щели. Точно страшная туча нависла над городом. Немцы бесцеремонно выбрасывали жителей из квартир, занимали лучшие дома. Из Германии прибывали поезда с гестаповцами, чиновниками, спекулянтами, «эмиссарами», «посредниками», «туристами» — многоликая голодная челядь, орава, жаждущая наживы.

В гостинице «Ростов» на Буденновском проспекте по­селились десятки «туристов». Женоподобные верзилы в черных тирольских шляпах с перьями, белобрысые немки, похожие на переодетых солдат, гуляли по Буденновскому парами, надменно поглядывая на ростовчан. Затянутые в корсеты, румынские офицеры водили хохочущих прости­туток по улицам, тирольские «туристы» деловито грабили меха, подсолнечное масло, обувь, посуду.

Бургомистром Ростова Киттель назначил некоего Ти­керпу. До прихода немцев этот выродок работал бухгалте­ром в одном из многочисленных местпромовских предприя­тий. Проходимец без национальности, с темным прошлым, Тикерпу охотно принял несложные обязанности лакея и начал «преобразование» крамольного города.

Но распоряжению Тикерпу пьяные полицейские свали­ли с пьедестала памятник Кирову, разбили памятник Ле­нину. Молчаливые маляры, получив трафарет с немецкими строками, черной краской малевали измененные названия улиц: «Германская», «Итальянская», «Румынская», «По­кровская», «Канкринская».

Немцы приказали Тикерпу «пока» не менять названий улиц, носящих имена русских писателей; однако улица Максима Горького, на которой поселился руководитель гра­бительской «хозяйственной» команды германской армии подполковник Ридель, немедленно получила старое назва­ние «Сенная», — имя Горького пугало мнительного Риделя и звучало, как призыв к восстанию.

Когда над Ростовом спускался тихий августовский ве­чер и над опаленными руинами вокзала пламенело зарево заката, город замирал. На перекрестках пустынных улиц, пугливо озираясь, шагали полицейские с белыми повязка­ми на рукавах. По асфальту стучали кованые сапоги гер­манских солдат.

II

Город был тяжело ранен. Рваными проломами зияли разбитые стены домов. Точно гигантские сухожилия, свисали оборванные провода. Буро-кровяной россыпью кир­пичной пыли, черными сгустками пепла, смертной белиз­ной извести затянулись городские переулки. Иссякло жи­вотворное течение соков в разрезанных снарядами деревь­ях. Медленно и страшно падал пульс жизни. Город умирал.

Над городом встал призрак голода. Бродили в поисках пищи бездомные дети, рылись в сорных ящиках худые стару­хи. На Старом базаре слонялись безработные, покупая и продавая всякий хлам, меняя тряпье на горелую пшени­цу, мебель на сухари. А в это время холуй Тикерпу кричал в воззваниях: «Двери столовых распахнутся для тех, кто будет работать во имя нового порядка, установленного Адольфом Гитлером».

Ростовчане не сдавались. Голодали, но работать для немцев не шли. А если получали повестку с «биржи тру­да», откуда бургомистерство поставляло Киттелю рабов, — прятались или уходили на «черные работы». Так, доцент-физиолог Текутов и доцент-математик Александров рабо­тали конюхами, врач Лепкова — кухаркой, инженер Бороз­дин — дворником.

Соблюдая видимость «порядка», бургомистерство широ­ко рекламировало выпечку хлеба «НА ДАВАЛЬЧЕСКИХ НАЧАЛАХ». Этот идиотский термин означал, что ростов­чанин может сдать в пекарню килограмм муки и взамен получить килограмм хлеба. Из этой затеи ничего не вышло: ростовчане не имели муки, а если кому-нибудь удавалось достать горсть ячменя или кукурузы, то это мололось на кофейной мельнице и съедалось в виде «болтушки».

Полицейские и переодетые агенты гестапо обходили квартиры, изымая имущество, принадлежащее «советским активистам». За пять месяцев полиция награбила мебели и одежды на 15 миллионов рублей. Причем прохвост Тикерпу, цинично отчитываясь в печати, откровенно заявил: «Часть этого имущества пошла на удовлетворение нужд германской армии».

Отдел пропаганды гестапо, подобрав штат отпетых под­лецов, стал издавать подлейшую газетенку «Голос Росто­ва», в которой печатались погромные статьи, речи фашист­ских заправил, затасканные анекдоты и лживые пасквили.

Днем ростовчане могли читать в этой газетке сентимен­тальное объявление Киттеля о том, что германская комен­датура подобрала двух заблудившихся мальчиков, а ночью, когда пустели улицы, по городу носились черные «автомо­били смерти»: генерал Киттель «очищал» Ростов от неугод­ных. Их, этих «неугодных», было очень много — весь город.

III

Два пригородных уголка были в свое время излюблен­ным местом прогулок ростовчан — Ботанический сад и Зо­опарк. Там среди редкостных заморских деревьев, блистали радужным оперением павлиньи хвосты, гортанно кричали розовые попугаи, играли обезьяны, пели птицы; там, под светлыми крышами оранжерей, благоухали невиданные тропические цветы, а в таинственной зелени старых аква­риумов дремали зеркальные карпы и пламенели золотые рыбки.

Гитлеровцы стали тут расстреливать людей. Обреченных на смерть привозили и пригоняли сюда сотнями. Их разде­вали и били, как на бойне, — одного за другим. Множество трупов легло на дно заболоченной тихой речушки, много прикрыто хворостом и сухими листьями.

Потом расстреливали в балке Безымянной, в противо­танковых рвах, в городской тюрьме. Так погибли, заму­ченные немцами: старейший ростовский писатель Полиен Яковлев, молодой поэт Борис Летучев, юрист Луцкий, до­цент Киршман, токарь Павловская, доцент Новиков и его семья, партизанка-коммунистка Наталья Подлужная, ин­женер Николай Краснов, сын красноармейца Саша Ненаглядов... Так погибли двадцать тысяч ростовчан. Двадцать тысяч!

В здании Ростовского артиллерийского училища уми­рали сотни военнопленных. Их избивали палками и шомпо­лами, прикладами и дубинками, их кололи штыками и ре­зали тесаками. Им не давали есть и пить. Мучимые голо­дом, косимые сыпняком, заживо гниющие, они умирали в закутках, где все живое душил невыносимый запах испражнений и разложившихся трупов.

И вот пробил час. Ростовчане вдруг услышали близкие раскаты артиллерийской канонады. К Ростову приближа­лись доблестные полки Красной Армии. Еще бургомистр Тикерпу что-то бормотал о необходимости выращивать парниковые огурцы, еще полицейские взимали десятки на­логов — подоходный, оборотный, жилищный, молочный, собачий, — а уже потянулась на вокзал фашистская шваль, уже ревело радио:

«В пятницу 5 февраля с ростовского вокзала отходит особый поезд для граждан немецкого происхождения на Мелитополь — Рейхонфельд. Лицам немецкого происхож­дения, находящимся в Ростове, предлагается при всех обстоятельствах воспользоваться этим поездом...»

IV

В последние дни немцы подожгли Ростов и стали взры­вать лучшие здания города. Это было огромное, чудовищ­ное, страшное убийство — гитлеровские вандалы убивали город. Стонал Ростов. Огнем и кровью пламенели дома. В предсмертных судорогах корчились железные перекры­тия, нестерпимым жаром мучились растерзанные улицы. Накинулись к багряному небу черные трубы, летели со звоном стекла и кирпичи.

Горели театры, библиотеки, клубы, школы, больницы, институты, клиники, музеи, жилые дома, горел многостра­дальный, раненый, замученный город, наш большой совет­ский город Ростов. Немцы связали несчастный город цепя­ми патрулей, лишили воды и с яростью дикарей умерщвляли Ростов.

V

Не убили фашисты Ростова. Не умер город Ростов-на-Дону. Hе поддался город черной вражеской силе, не сми­рился, не стал на колени.

Темными ночами убивали ростовские партизаны фашистских палачей. Финскими ножами резали в развали­нах солдат-мародеров. Острыми сверлами буравили бензо­провод. Керосин заливали в бочки с подсолнечным маслом. Погашали топки паровозов. В руинах прятали оружие. Рвали телеграфные провода.

Голодные, замученные, оскорбленные, люди обороняли советскую честь родного города, мстили фашистским убий­цам.

VI

14 февраля 1943 года Красная Армия освободила ране­ный город от гитлеровской орды.

Над городом светит весеннее солнце. По улицам бегут бурные потоки воды — тает засыпанный пеплом снег. Сквозь тяжкий запах гари и пороха пробивается нежный, крепящий запах парующей земли, древесной коры, набуха­ющих почек. На улицы вышли люди. Это воскресение боль­шого красивого города, — воскресение Ростова.

И когда смотришь на сожженные дома, и на поваленное дерево, и на высокие братские могилы, в тебе только одно — неугасимое, яростное, зовущее, священное:

Смерть врагу!

Закруткин, В. А. Ростов // О неувядаемом / В. Закруткин. Москва, 1973, С. 108–114.