Благодарение богу, у Нахичевана ныне есть если не много, то хоть несколько избранных сынов, которые, давно уже освободившись от тем­ных азиатских воззрений, напрягают все силы, трудясь на пользу города и общества. Они стараются хоть кое-что втолковать тем господам, досе­ле пребывающим под диким и варварским влиянием азиатского духа, у которых себялюбие, корыстолюбие, чванство и мракобесие перевеши­вают их национальное армянское чувство и патриотизм. Вот поэто­му-то избранным сынам Нахичевана и приходится вести моральную войну с мраком, невежеством, ложью и закоснелым варварством. Из­вестно также, что у лжи, как это всегда было и продолжается доныне, должно быть больше последователей, чем может найти правда, потому что у лжецов и обманщиков имеются деньги, взятка у них всегда нагото­ве, они могут привлечь на свою сторону людей и купить преходящую и суетную славу. А правда не располагает такими материальными выго­дами. Правда — высокая и величайшая из добродетелей, путь ее труден и тернист, и на ее знаменосца особенно нацелены стрелы и камни мрач­ного воинства лжи.

Невыразимая радость нисходит на меня, когда я вижу, что и в Нахичеване правда и патриотизм имеют своих поборников. Вот тут-то ложь и нелюбовь к своему народу близки к поражению! Вот тут-то и должна быть сломлена спесь мракобесов! Не беда, что в настоя­щее время эти поборники кажутся разношерстной толпе людьми дурными; не беда, если в результате какого-то оптического обмана некоторым близоруким людям видится победа мрака! Эти иллюзии рассеятся и исчезнут, и венец мнимой победы превратится в клеймо вечного позора и презрения.

Пусть ложь за тысячи покупает себе обманчивую славу! Пользуясь полукопеечным пером и грошовыми чернилами, правда осудит ее и обре­чет ее омерзительную и жалкую память презрению грядущих поколений. И перед глазами этих грядущих армянских поколений будут во веки, подобно ярким звездам, сиять имена борцов за правду и имя их вождя.

В истории человечества не бывало, чтобы служители правды не наталкивались на всевозможные препятствия и трудности. Поэтому не следует удивляться, когда это происходит в наши дни. Но человек, который называет себя христианином, должен следовать правде христо­вой и лишь тот является человеком, кто, презрев всякую суету, смело идет по трудному, тернистому пути, ведущему к животворному источни­ку правды, — к Иисусу Христу.

Служитель правды всегда встречал и встречает трудности и горести. Но особенно плачевна судьба его в нашем народе. Наши любезные со­отечественники, как все азиаты, внемлют лишь слову друга или единомышленника. Армянин, который не любит меня, лично меня, не захочет принять и проповедуемую мною истину. Он не задумается над тем, что я и проповедуемая мною истина — понятия разные, что никакая истина не является собственностью Маркоса или Киракоса: она принадлежит богу, а мы приобщаемся к нему через Иисуса Христа. Весьма печально, что истина божья преследуется моими врагами лишь потому, что была высказана мною. Вот многозначительная, знаменательная и злосчастная причина отставания любого народа и города, в том числе и Нахичевана. Это обстоятельство причинило великий вред нашему народу, оно и было той бурей, которая рассеяла армянский народ по всему свету. И все это — естественное последствие некультурности и необразованности. Если бы в Нахичеване имелось национальное или европейское общеобразо­вательное учебное заведение, которое готовило бы образованных и ра­зумных граждан, знающих и просвещенных купцов, сведущих земледель­цев и пр. и пр., — тогда положение правды и ее служителей в Нахичеване было бы совершенно иным. Такое учебное заведение могло бы всех примирить. Оно несло бы правду тем, кто, служа лжи и мраку, бросали камни и метали стрелы в противников, в тех, на чьем знамени сияющими буквами начертано — «Правда».

Отсутствие этого училища и является причиной того, что в Нахиче­ване (как и в других местах у армян) ребенок, даже в богатых семьях, не получает ни воспитания, ни образования, он остается совершенно чуждым просвещению и живет только растительной и животной жизныо. Но самое главное — его интеллектуальная жизнь, то есть то, чем он мог бы отличаться от растения или животного, — остается в плену у беспрос­ветной темноты, как вечный упрек родителям. Там, где нет просвещения, где не заботятся о воспитании мальчиков и девочек; где меркантильное начало и плесень одержали верх над тем, что нематериально и нетленно; там, где со школьной кафедры не проповедуется любовь, дружелюбие, патриотизм, человеколюбие, добродетель, трудолюбие, мужество и пр. и пр., — откуда же там могут появиться те блага, об отсутствии которых я с сокрушением пишу в своем бедном Дневнике и которые, по всеобщему признанию, может насаждать только учебное заведение, правильно ор­ганизованное и сеющее истину.

Пока почтенное и любезное нам общество этого города не построит великолепной, подлинно национальной школы с европейскими порядка­ми; пока само общество непосредственно не станет хозяином и попечи­телем этой светской школы, не прибегая к сотрудничеству духовенства; пока оно не водрузит такого светоча просвещения; пока люди будут рождаться, жить и умирать, едва научившись писать свое имя; пока европейский роскошный духовный стол будет стоять у всех на виду, а армянские дети, изнемогая от духовного голода и жажды и доведенные до полного истощения, будут осуждены только издали смотреть на этот светлый и обильный стол, не имея возможности воспользоваться им, — до тех пор положение Нахичевана останется таким же, каким оно является сейчас. Но, по правде говоря, и таким не может оно оставаться, потому что природа покоя не знает, она находится в беспрерывном движении, которое и является ее жизнью. На свете существуют две вещи: да или нет, вперед или назад, быть или не быть. Поэтому, если Нахичеван не позаботится о том, чтобы пойти вперед, то он неминуемо окажется позади и тогда улетучатся добрые и благие надежды, которые мы воз­лагали на этот город.

Конечно, я услышу обычный ответ, что для постоянного содержания такого училища понадобится большой капитал, что городская касса не имеет таких средств, чтобы выдержать этот расход. Знаю я и признаю, что это верно; но на это есть и возражение. Если захочет город, если он согласится признать правду, и, отбросив всякое слепое упрямство, осво­бодится от порока разногласий и раздоров; если он пойдет по тому же пути, по которому идут его лучшие сыны — бесстрашные поборники прав­ды и справедливости, — тогда образуется и необходимый капитал.

Уже семьдесят пять лет, как город существует; правда, в течение первых двадцати пяти лет сделать это было бы трудно, но если бы хоть с начала века позаботились составить кое-какой капитал, — то за пятьде­сят лет уже было бы что-нибудь создано. Или нет? Но я вижу, что подоб­ная забота оставлена вовсе без внимания. И не только это: ведь до сих пор еще не позаботились и о получении денег, оставленных в Индии по завещанию для будущего Нахичеванского училища, хотя об этом и было помещено объявление в калькуттской газете «Азгасер». Как же тогда согласовать этот факт с утверждением, что училища нет, потому что якобы нет денег?

Здравый смысл противится жалобам Нахичевана, будто у него нет денег для осуществления того или другого полезного для города и нации начинания: беспечно относясь к тому, что он имеет, город многое сам упускает из рук; до сих пор он не знает ни своего богатства, ни своей бедности, ни доходов, ни расходов, потому что нет единогласия и сотруд­ничества в национальном деле: каждый считает себя лицом посторонним: «Меня не касается, пусть делают, что хотят!». Никто и не подумает, кого же это «касается» и кто должен «делать»? Да разве не всякий член общества? Вот каким образом общество теряет свое единство, и его дружные силы расчленяются сначала на две или на три большие группы; затем участники этих групп, также считая себя людьми посторонними, оставляют интересы города или общества на произвол судьбы. Каждый член общества имеет свое место, свой голос и свое право; привилегии и преимущества даны Маркосу или Киракосу не для того, чтобы другие не могли получить их. Каждый член нахичеванского общества в равной мере пользуется этими правами и преимуществами, он имеет право про­тестовать, если кто-нибудь попытается нарушить его права, присвоить их. В национальном и общественном деле члены общества — не частные лица; если они — частные лица, если их не касаются дела нации и обще­ства, — то тогда кто же составляет общество, кто составляет нацию? Наоборот, на каждом нравственном человеке лежит обязанность, как только он услышит о национальном деле, сейчас же принять в нем участие и, в меру своих возможностей и сил, словом и делом способство­вать успеху этого дела, совершенно так же искренне, и так же усердно, как он действовал бы, если б это дело касалось его лично. Но если гово­рить по правде, то для общественного и всеобщего блага нужно проли­вать больше пота и больше трудиться, чем для собственного. Да и лич­ное благополучие без благополучия общего — дело эфемерное.

Нахичеван, наш возлюбленный Нахичеван, достойный всяческого сочувствия Нахичеван, видя свое нынешнее положение, должен поста­раться упорядочить его, чтобы обеспечить хотя бы лучшее будущее. По крайней мере, сейчас он должен был бы взяться за организацию капита­ла, который позволил бы открыть училище, если не в настоящее время, то хотя бы в будущем. И неужели нельзя сейчас же начать серьезно за­ботиться об этом? Разве видные богачи могут отказаться опускать в кружку на нужды нации по пятидесяти рублей в год; средние богачи — по двадцати пяти рублей, а простой народ — по двенадцати рублей? Нет сомнения, что богатый человек даст и сто рублей, и даже крестьяне мо­гут принять в этом деле участие. Разве город не может создать источни­ков для будущего своего училища? Разве из поступлений от городских недвижимостей и двадцати тысяч десятин принадлежащих городу земли, нельзя было бы откладывать по тысяче рублей в год для училища, если б управление этими недвижимостями и землями велось в общественном порядке? Если бы умный городской голова-патриот, посоветовавшись с руководителями города и со всем обществом, установил такой порядок, разве народ был бы против? Что за бремя несет народ для нации и обще­ства, чтобы, изнемогая под тягостью его, не иметь возможности принять и это сладостное бремя? Почему в Константинополе даже грузчики, при­ехавшие из Ванской области, зарабатывающие себе на хлеб переноской кладки, — даже эти, проживающие на чужбине труженики, уплачивают каждый по пять и по десять рублей ежегодно на содержание националь­ных школ, больницы, приюта для неимущих и богадельни, — несмотря на то, что после опубликования Хатт-и Гумаюна, турецкое иго стало для христианских подданных еще более тяжким. Неужели так-таки вылете­ли из сердца нахичеванца страх божий, патриотизм и, наконец, любовь к своим детям (свойственная даже животному), если, живя в родном го­роде, свободный от всяких притеснений, пользуясь (благодарение госпо­ду!) милостями человеколюбивых и августейших императоров россий­ских, он не должен позаботиться о будущем детей своих и вносить ежегодно хоть что-нибудь в национальную кассу для училища? Ничто не создает такого скверного впечатления о Нахичеване, особенно когда видишь, что усилиями немногих любовь к просвещению все же пускает корни в городе. Что остается делать? Остается надеяться, что число этих немногих будет расти. Но нужно сейчас же заложить основу благому делу, создать нечто близкое душе и сердцу народа, и тогда всякий по мере сил при случае, не поскупится помочь. Те деньги, которые армянин внесет в национальную кассу в пользу училища, не пропадут; человек как бы передает эту сумму своим детям и их потомкам на вечные време­на, он обеспечивает образование и просвещение своим детям, — стало быть, — их счастье на земле.

Но... жаль, очень жаль, что все, что я сказал, так и останется в моем Дневнике, не встретив сочувствия в сердцах людей! Жаль, что страдания и горе, причиняемые мне беспечным отношением соотечественников моих к просвещению, сведут меня в могилу... Пусть бы сегодня была уже поставлена на ноги эта школа, а завтра я бы сошел в могилу: по крайней мере, утолена была бы печаль моего сердца, и я со спокойной душой и с радостным лицом встретил бы ангела, явившегося отвести меня на суд моего создателя.

Мы часто повторяли слова «национальная школа», и хотя сейчас же прибавляли поясняющие слова «европейская» и «общеобразовательная», тем не менее нелишним считаем дать некоторые пояснения.

Я имею в виду не те школы, о которых радостно возглашает «Мегу»: эти школы недостойны называться школами. По мнению обскурантов (мракобесов), вполне достаточно, если какой-нибудь монах или епископ назначит какого-нибудь дьячка учителем в деревню и соберет вокруг него несколько учеников. Обскуранты готовы превозносить такое начи­нание до неба. Они забывают, что этот жалкий дьячок и сам ничему не учился; он только и умеет, что неистово твердить день и ночь «Господи, помилуй!». А народу все равно, имеют эти слова какой-нибудь смысл или не имеют. Всякому здравомыслящему армянину известно, что этими словами лишь желают пустить пыль в глаза непросвещенной толпе, — вот мол, такой-то монах или такой-то епископ-патриот открывает школы. Какой же он образованный человек! А его проповедь? Какую он чудес­ную проповедь произнес о школе и любви к отчизне! Такая была проповедь, что я ничего не понял, да будет ему хвала! Конечно, такие и нужны! Давно нужны такие люди нашей нации!..

Нашей нации нужны люди, которые действительно думают о ней, а не такие лжепатриоты, которые, прикрываясь маской патриотизма, оби­вают пороги в городах и селах Армении, хулят одних, порицают других, пытаясь уподобить свои ложные достоинства достоинствам святых пе­реводчиков, — Саака, Месропа и Хоренаци. Среди этих лжепатриотов ви­дели мы и таких, которые даже грамматики родного языка не знали, которые лишь для обмана и родились, а еще осмеливаются, позабыв вся­кий стыд и совесть, таблично похваляться тем, что якобы воспитали 400 учеников.

И кого они обманывают? Пусть бы ехали в свои деревни и похваля­лись перед односельчанами; а порядочное общество может наградить такую бесстыдную наглость лишь полнейшим презрением.

Школа, какую мы имеем в виду, не похожа на школы этих обскуран­тов; их учителя, — это самые жалкие и несчастные создания на свете, совершенно недостойные того, чтобы переступить порог будущей школы. В школе, которая могла бы стать колыбелью просвещения для армян­ского народа, надо обучать армянскому, греческому, латинскому, фран­цузскому, немецкому и русскому языкам, всеобщей истории, всеобщей географии, армянской истории, русской истории, археологии, законове­дению, коммерческим наукам, истории коммерции, статистике, матема­тике, физике, химии, всеобщей естественной истории, сельскому хозяй­ству, механике, закону божию, чистописанию и рисованию. Вот какая школа нам желательна и страстно ожидается всеми!

Неизбывная печаль овладевает мною, когда я подумаю о том, что любезный сердцу моему армянин, до сих пор руководимый обскуранта­ми, читая мой Дневник, — это детище моего одиночества и моей печали, — станет смеяться надо мною и потешаться или же скажет сочувственно: «Бедный человек, о чем он говорит? Что за наставления читает? Не зна­ет он разве, что ухо наше способно внимать лишь звону злата и серебра? Не знает он, что для нас лишь тот является добропорядочным патриотом, кто открывает школы, не требуя от нас денег, и еще восхваляет нас, нашу нацию, наши древние предания? Не знает он разве, что для нас все равно, — есть ли школа или ее нет? Но вот, если без каких бы то ни было затрат с нашей стороны в той или иной деревне в хлеву появился дьячок с огромной палкой в руках для сокрушения костей своим учени­кам, и если перед этим дьячком сидит несколько душ детей с букварями в руках, мы бываем очень рады и очень признательны тому, кто проявил такую большую и замечательную заботу о нашей нации!»

О, провидение! Если действительно так будет говорить армянин, читая мой Дневник, то зачем же ты зажгло во мне неугасимый огонь патриотизма? За что ты так безжалостно покарало меня, раздувая этот огонь?

Налбандян, М. Л. Дневник / [пер. М. Геворкяна] // Сочинения : в 2 т. / М. Л. Налбандян. Ереван,1968. Т. 1. С. 329–334.