Осенью 1917 года в Ростов приехал Игорь Северянин. На вечер его «поэз» отец, пошел вместе со мной. Внешность Северянина — с большим ромбообразным лицом и по-обезьяньи длинными рука­ми — была в явном противоречии с его вычурными стихами. Он все свои «поэзы» пел на один и тот же мотив. Я уже прочла тогда книги Брюсова, Блока, Ахматовой, меня приводили в восторг антивоенные открытки с рисунками и эпиграммами Вл. Маяковского... Игоря Се­верянина я не приняла.

Увлечение поэзией не мешало мне учиться отлично, еще не про­явилась моя неспособность к математике. Это сказалось позднее, когда я запуталась в лабиринте алгебры и геометрии...

Надо признаться, что в тех случаях, когда учеба требовала от меня особого напряжения, я от нее отказывалась. Так было с музыкой. Искренне рад был мой преподаватель музыки профессор Матвей Леонтьевич Пресман, когда я сказала учебе на рояле «баста». Милые мне вещи я продолжала играть, в числе их были фрагменты многих сонат Бетховена и опера «Кармен», вальсы Шопена, «Танец Анитры» и «Песня Сольвейг» Грига и ... песенки А. Вертинского. Я любила их, подбирала на рояле по слуху, они непрестанно звучали в памяти.

Когда летом 1918 года А. Н. Вертинский приехал в Ростов, мама пошла со мной на его концерт, хотя считала его романсы никчемными, пустыми. Она и после концерта осталась при своем мнении, а я была очарована. Вертинский, выступавший в костюме Пьерро, с бледным от пудры лицом и большими горящими глазами, показался мне верхом артистичности. В его пении было неповторимое своеобразие.

Так как мой музыкальный репертуар уже никем не контролировался, я пополняла его песенками Вертинского. И «Лиловый негр», и «Оловянное сердце» были приобретены в мой нотный фонд.

Мама ворчала, ее огорчало крушение мечты сделать меня пианисткой. Все чаще я бралась за написание стихов. Главной темой их по-прежнему было содержание прочитанных книг, кинофильмов, школьные уроки истории.

Отец, в молодости сам писавший стихи, публиковавший их в ростовских газетах, с интересом следил за моим поэтическим увлечением. Он переписывал мои стихи с листков, разбросанных как попало, в тетрадь, был моим внимательным критиком и советчиком.

Александрова, Н. Повесть о моей жизни // Дон. 1997. № 4. С. 223–224.