Дурновка встретила меня узкими, заросшими татар­ником и полынью улочками, заброшенными, одичавши­ми садами, пустующими развалинами домов.

Наш дом я узнал сразу. Он не успел еще рухнуть, лишь только крыша осела и провалилась во многих местах. Сквозь густые заросли молодого караича я про­брался к крыльцу. В неживой тишине одиноко хлопала ставня да, играя распахнутой дверью, посвистывал ветер.

Сбив паутину, я вошел в дом. Низкие серые стены, маленькие комнатки, раньше казавшиеся мне больши­ми, неровный земляной пол... Каждый шаг гулким эхом отдавался во мне. В правом углу все так же стоял иссе­ченный ножами стол. Когда-то у этого стола стояла лавка, на которой вечерами посиживали мы с Мокеичем.

— Мокеич, расскажи чего-нибудь, — просил я.

— Вот расскажу тебе, Митрий, случай... При моей памяти дело было... — начинал обычно Мокеич.

Томя мое ожидание, он подолгу крутил цигарку, по­куривал, кашлял в рукав и уж затем рассказывал исто­рии, которые происходили явно до его памяти, но в ко­торые я верил.

Моя низкая деревянная кровать стояла все там же, у печи, сейчас уже рухнувшей. Неожиданно из-под нее с шипом метнулась одичавшая кошка, и я, уступая ей путь, отпрыгнул в сторону. Полумрак пустого дома угне­тал меня. Мне стало казаться, что из чернеющих дыр потолка кто-то неотрывно следит за мной. Скрипнула дверь, прошуршали чьи-то шаги в коридоре. Я резко обернулся. Никого. Только ветер по комнатам. Мне ста­ло жутко, и я поспешил выйти на улицу. Ни голоса, ни петушиного крика, ни лая собак. Тишина. И только из густого кустарника, боясь показаться на глаза, пронзи­тельно мяукала кошка. Когда-то так же обреченно кри­чал, утопая в колодце, наш желтый кот. Мокеич пытал­ся зачерпнуть его ведром. Это ему не удавалось, и тогда он матерился в полный голос и звал на помощь сосе­да — Ивана Староскольцева.

<…>

Я шел хуторскими улочками, и в каждом пустующем доме, в каждой развалине виделись мне кусочки дале­кого детства. Там, где высился заросший крейдяной холмик, стоял когда-то дом деда Масюры. Я узнал это место по ветрячку на сухой груше. Дома не было, а ветрячок еще жил. Когда-то у этого дома стояла лавочка, и, возвращаясь домой, мы каждый день отдыхали на ней с Мокеичем, а дед Масюра выносил нам воды и обе­щал, что сделает мне самый звонкий ветряк на хуторе... А чуть дальше стоял клуб. Вечерами, едва лишь смер­калось и на краю хутора начинал постукивать дизель, зажигая в домах электрический свет, мы с Мокеичем приходили сюда. В любой день в клубе было тесно и шумно. Махра подпирала потолок. Все с нетерпением ждали, когда придет Пашка-завклуб — ему одному до­верено включать первый в хуторе телевизор (остальные ж не то что включать — подходить к нему не решались, боялись навредить). Но вот начинал светиться экран, и все замирали, словно впервые увидев чудо. Лишь из­редка пронесется шепот: «Гля, гля, Москва!.. Надо ж — тысяча верст и как будто вот она...» Смотрели, затаив дыхание, все подряд, без разбора. Потом, поздно вече­ром, Мокеич будил меня, и мы правились к дому....

За клубом когда-то был огромный став. Дед Масюра поймал в нем пудового сазана и этим так зажег хуто­рян, что вечерами у става бывало тесно. Зимой в вы­ходные дни к нему стекалось полхутора. Все, усевшись на карчи, ждали, когда начнется хоккейная баталия со степановцами.

Можаев, А. Н. Мокеич : рассказ // Вот приедет Ванечка : повесть. Рассказы / Александр Можаев. Ростов-на-Дону, 1989. С. 194–196.