Первое – вода. Дон, в который через Донец впадает эта Кундрючка. Прежде, до заполнения Цимлянского водохранилища, вода долгое время взбухала в весенние половодья. От Ростова до Батайска, до Злодейской волны бежали на двенадцать-четырнадцать верст. Береговые жители знали режимы половодья и зависимо от режима вели себя. Знали, что воды – две. Холодная – казачья, с льдинами, с шерехом, с местным тающим снегом; а потом проходила другая, катящаяся с верховий под горячим уже солнцем, теплая, о которой говорили «русская». Жители знали, что обе воды держатся всю весну и почти весь июнь, и потому казаки, зная все, реагировали соответственно.
Дома строили с верхами и низами. Низы – первый этаж – каменные, где могла снаружи, с улицы, а также изнутри, в комнатах, плескаться вода. На втором этаже, в деревянных верхах, жили хозяева, прямо к балконам, к дверям привязывали баркасы.
Конечно, и работали люди сообразно с режимами. Когда разлив спадал, а земля, долго покрытая водой, обнажалась, огородники высаживали именно скороспелые овощи, чтоб успевали отплодоносить до заморозков.
Лесоводы сажали на поймах деревья именно те, которые не вымокают, - к примеру, вербу. Животноводы, зная о непеременных приходах «казачьей», потом «русской» воды, следили за этим, гнали скотину на высокое.
После создания Цимлянского моря разливы, отрегулированные плотиной, прекратились, а люди, растения, животные, рыбы вошли в новую стадию жизни.
И вдруг опять высокие разливы. Неожиданный 19179 год, а следом нынешний, 1981-й.
Теперь надо думать о выросших с после волгодонских времен деревьях – фруктовых и прочих, непригодных для сидения в воде. Также надо решать с приречными огородами, которые полным ходом завязывались, а теперь покрыты рекой, рассада же, еще с холодов высаженная в ящиках, перестаивается. Приречный хлеб тоже не в лучшем виде. Поезжайте «Ракетой» мимо Старочеркасска, гляньте напротив, на зеленый островочек – это остаток озими.
В низовьях – в Елизаветинской, Рогожкине, Донском сложно с подтопленной скотиной. Сложно и с построенными за последние годы домами. Староказачьи курени с их низами-верхами модернизировались. Современным строителям было незачем гнаться за непроницаемостью домов, и теперь стоящие в воде оштукатуренные строения желают лучшего.
Рыба тоже отнюдь не безразлична! Получившая простор, она двинулась на залитые места, принялась нереститься. Рыбе в воде лучше, чем коровам и постройкам. Ей прекрасно. Вылупленные на разливе мальки всегда скатываются с опадающей воды в основное русло. Но целая уйма мальков задерживается в низинах, и если не явиться на выручку, вся эта обильная молодь погибнет. Здесь требуется та доброта, о которой Некрасов написал стихотворение «Дед Мазай и зайцы». Такой добротой были проникнуты школьники-пионеры, вычерпывающие мальков из ям и выпускающие их в Дон.
Теперь – о Доне литературном, поэтическом. В Усть-Донецком районе, хуторе Пухляковском, сразу после войны, красивый стройный Анатолий Калинин, похожий (как все отмечали) на Григория Мелехова, написал в своем Пухляковском рассказе «Глубокие корни». Разговор был и о древесных корнях, и о душевных; колхозники разговаривали об этом на пароме, вокруг были небеса, с боков волнишки, в общем, природа с ее свежестью. А паром двигался через Дон с берега на берег. Забыл, кто тогда критиковал: разговор большой, как же мог разговор этот состояться на таком коротком протяжении, всего лишь от берега до берега; на что Толя Калинин ответил: а у нас с вами Дон разной широты!
От Дона, расширенного географически, то есть до Цимлянского моря, шел и безвременно умерший Виталий Семин. Он уйму сердца клал в борьбе за то, что теперь именуется экологией. Делал это журналист Семин в газетных статьях, а вырастая в писателя, создавая первый на своем веку сборник рассказов, назвал его чисто по-донскому - «Шторм на Цимле».
От Дона шел и Виталий Закруткин. Шагнул в лауреатство из своей «Плавучей станицы», написанной на материале станицы Кочетовской, где он живет. Тема сегодняшнего круглого стола близка теме «Плавучей станицы», где у Закруткина речь шла о живой речной природе, о донской благословенной рыбе.
Живет в Сальске молодой человек Виктор Макушкин. Пишет о многом – колхозном, степном, но, пожалуй, особо поэтично о притоке Дона Маныче, с его запахами и шелестами камышей, со всплесками сазана. Это завидно здорово! С удивительной тонкостью пейзажей и одновременно с ярой ненавистью к врагам природы. Физически хватает за сердце!
И еще о Доне. В совете Азовского бассейнового управления по охране и воспроизводству рыбы недавним вопросом был песок, который вычерпывают со дна реки все виды сосущей и гребущей техники. Песок, поднимаемый со дна на десятки, десятки, десятки барж, забирает с собой микроводоросли, планктон, рыбную икру, которая издавна находилась именно на этих участках, «привыкла» к ним, как к своей родине. В других местах песок на большую толщину выбирается до грунта, а под грунтом, оказывается, били чистые родники, которые давали «дыхание» реке, а теперь, без охранительного песка родники «зашпаклевываются» илом.
Разумеется, песок нужен для строительства. Песок имеется и не в реке, а на сухих карьерах, но брать песок из реки привычнее, удобнее.
Или загрязнение воды. Завод Сельмаш ежедневно сбрасывает через балку Кизитиринку в дон 11 тысяч кубометров отравы. Семикаракорский консервный консервный завод сбрасывает 17 тысяч кубометров. Ежедневно. Аммиак, сероводород, взвеси. Для рыбы исход летальный.
Для сравнения – приказ Петра I:
«…во время чищения кораблей и починки всякий сор должен вывозиться, чтоб ничего на дно не упало… Ежели офицер, за всякую лопату за первый раз – месяц жалования, за второй – полгода, а за третий будет штрафован отнятием чина и написан в рядовые, а рядовых за первый раз бить кошками один раз, за второй по три дни, за третий на несколько лет в каторжную работу…»
О лесозащитных полосах.
Само слово «защитные» говорит о защите от беды. Смысл лесных полос, известно, оберегать равнины от злого суховея, сдувающего посевы, несущего по воздуху даже землю, не говоря уже о снеге. Лесные полосы непременно, совершенно обязательно должны быть разреженными, как говорят лесоводы, ажурными, чтоб ветер, простреливая, проходя через эти полосы, притормаживался, с равномерностью защищал бы поля и между прочим не валил бы весь снего под самой полосой, целиком оголяя поле.
Но, увы, далеко не везде полосу прореживают хозяйственным топором: ветер упирается в плотно стоящие деревья, словно в кирпичную стенку, - и никакого ажура не происходит.
Радостно видеть ухоженные лесные «защитники» в совхозе «Гигант» и в близком к «Гиганту» колхозе имени XXII съезда. На месте этого колхоза еще в давние времена существовала интернациональная коммуна «Сеятель». Впервые в этой полупустыне коммунары создали лесные полосы. Были они распланированы «по науке», и сложилось так, что с самого начала и росли «по науке». Ажурно.
В этих безводных равнинах каждая упавшая с высоты капля – от века божье счастье. И вот, в силу ли других причин, или оттого, что верно соблюдаемые «защитники» создают круговорот воды, но над коммуной, над ее лесными полосами и массивами чаще, чем в других местах, собираются облака. Я жил после войны в этих местах, видел это, постоянно слышал мнение отдаленных соседей, что, мол, появится в синеве тучка, где угодно будет бродить, а дождем упадет над коммуной, так как «вода к воде идет».
Одно слово о пыльных бурях. Вспаханные поля поднимает в небо жесткий суховей, взметает размельченную, ценнейшую часть - гумус, несет это на много километров. У ростовчанина Михаила Никулина мастерски – правдиво и жутко – изображена пыльная буря. Не дай бог!..
Мы, если нам и не надо рыть, портить землю, все равно роем ее, срезаем речные откосы и покатости балок – мол, для расширения пахотного клина, хотя все мы знаем: никакого толкового клина не будет, а будут добавочные, подчас непоправимые эрозии.
…Вокруг нашего «круглого стола», где-то за десять километров, а где-то и за два, за три, ходят вольные косули, вепри, взлетают фазаны.
Смотрю на Бориса Алексеевича Нечаева. Классик Тургенев говорил о своем герое – мол, это страстный охотник, а следовательно, отличный человек. Нечаев не только охотник, но еще и охотовед, «выращиватель» того зверья, которое отправляют из Усть-Донецка в разные республики. Пусть там на здоровье бегают донские зайцы!..
Надо любить охотников. Мы, охотники, хорошие люди. Мы не кровожадны. Не кто-нибудь, а именно мы спасаем в гололеды табунки куропаток. Недавно мне сказали, что есть малый приуральский народ, на языке которого слово «охотник» и «охранитель» одинаковы.
Каждому охотнику приходится за городом, на воле, видеть много жестокостей. Несознающие, как бы дикие люди – вроде и приличные, нормальные, - увидев ужа, хватают палку, кричат: «Бей!». Ежика, крота – «бей!» Может они просто не читали, что это плохо. Вернее, читали, но читали неубедительные слова.
Ведь мало видеть приклеенные на стене плакатные листки: «Береги летучую мышь, береги жабу!» Этого недостаточно. Чтоб взять за живое, нужны поэтические, вдохновенные слова об обижаемых тварях. Творениях природы.
Давайте любить ее, природу. Мы от этого сами будем лучше!
Фоменко В. Д. [Выступление за «круглым столом» журналов «Дон» и «Литературное обозрение» на тему «Писатель и Родина»] // Дон. 1981. № 10. С. 32-35.
