Слов нет, очень интересно прокладывать новые трассы в нетронутой тайге, впервые опускаться в таинственные океанские глубины, открывать алмазные россыпи. Но еще интереснее быть журналистом. Друзья мои всегда иронически улыбаются, когда я отстаиваю достоинства своей профессии. Нашел человек, чем хвалиться? В дождь, в стужу, в палящую жару, на попутной машине, верхом, по невылазной грязи, а бывает, что и конь не пробьется к местам журналистской нивы, тогда пешком, с блокнотом в кармане. И ради чего? Чтобы добыть материал на корреспонденцию, которую сегодня прочтут, а завтра забудут. Нет уж, слуга покорный! Лучше все-таки спускаться в океанские глубины или открывать алмазные россыпи...

Ну, а открывать замечательных людей? Разве это менее интересно? Что может быть драгоценнее хорошего человека?! А ведь открывать людей это и есть наша нерушимая журналистская привилегия. Вот oб одном таком открытии я и хочу сейчас рассказать.

Со скотником Смолокуровым я познакомился в степи, при обычных для моей профессии обстоятельствах. Колхозы начинали вводить тогда электропастьбу. Газета запланировала на эту тему очерк. Я должен был его написать. Вещи, которые мне показал Смолокуров, действительно, стоили хорошего очерка. На огромном пространстве степи вольно пасутся тучные колхозные коровы. Они называются красностепными и это очень хорошо выражает и повадки, и внешность этих спокойных и вольнолюбивых животных. Пять гектаров выпасов огорожены тонкой, еле приметной проволокой. Легкая ограда эта на первых же десятках метров теряется в густой траве.

Все, что мне нужно было сделать, я сделал: сфотографировал коров, изгородь, самого Смолокурова. Мы спешились у лесной полосы и расположились в ее тени, чтобы закусить. Как ни как, а мы целый день пробыли в степи!

Смолокуров смуглый, как цыган, с мужественными черными усами на веселом, почти смеющемся лице, продолжал неторопливо рассказывать:

— Ты, слышь, они, коровы-то, оказались, как дети малые. Спервоначалу разбредутся по степи, ну и к проводам жмутся. Ее дурную шибанет маленько — она в сторону да реветь. Так по-первости и от травы отказывались. А теперь ничего, привыкли. К проводам не подходят, порядок знают и траву едят за милую душу...

Смолокуров внимательно посматривал за стадом. Но коровы уже, видимо, твердо знали свои границы, к проводам не подходили, паслись, не нарушая установленного для них порядка.

— А все-таки однообразная у вас степь, как море: трава да небо...

— Это, кому как. По мне так краше степи и нет ничего на свете, — живо ответил Смолокуров. — Привычка! Ведь я в степи-то, считай, родился, вырос здесь и умирать придется тут же.

— Только вот фамилия у вас совсем не степная.

— Это от деда. Из лесной стороны деды-то были, уголь выжигали, деготь гнали. Ну и тесно им, вишь, в лесу показалось. На простор потянуло, в степь. Да оно и верно, что вольная она, просторная...

Какая-то молодая коровенка подошла вплотную к изгороди. Смолокуров настороженно поднял голову. Вдруг коровенка смешно брыкнула ногами и обиженно отошла от предательской изгороди.

Смолокуров засмеялся:

— А будь я тогда при эдакой-то вот штуке, сроду бы со мной того греха не случилось.

Мой спутник явно собирался рассказать какую-то историю. Я приготовился слушать.

— Со мной однажды, — продолжал он, — такое случилось — вспомню, до сего часа не хорошо делается. Не зря старые-то люди говорили: бес попутал.

Именно, что нечистая сила в душу человека заберется и такое может там напакостить — просто срам...

Смолокуров свернул здоровенную цыгарку, на старинный манер — собачью ножку — и задымил крепким, пахучим самосадом.

Пас я так же вот коров у лесной полосы, близко к проезжей дороге. Дело к обеду двигалось. Забрался я в холодок, под кусты, пообедал, прилег отдохнуть... Вдруг слышу бугай мой забунтовал. Взревел, да грозно ревет, страшно. Ну, думаю, чужие коровы в стадо замешались. Вскочил я на своего гнедого, тогда мы коров-то верхами пасли, иначе не углядишь. Вижу какой-то человек в брезентовом пыльнике тоже верхом промеж моих коров мечется. Оказывается, гуртовщик на бойню скотину гнал, да не углядел, перепутались наши коровы. Ну отбил я своих, он своих. Пособил я ему скотину на дорогу выгнать. Бугай мой успокоился. Решил я на всякий случай пересчитать скотину. Мало ли что в суматохе могло случиться. Пересчитал раз — вроде бы лишняя одна голова выходит. Пересчитал два — опять перебор получается. Стал я их одну за другой объезжать — ведь своих-то коров всех наперечет знаешь. Вижу один бычок чужой. Исправный такой, упитанный. Возрадовался я тут, прямо тебе скажу, невозможно как обрадовался! И, видишь ты, не лезет мне в дурную-то башку доброе, что вот, дескать, горе какое человеку приключилось — бычка потерял. Ведь и судить могли, не только что денег человек немалых лишался. Да и то сказать, где ему эти деньги-то взять? А у меня все одно на уме: вот, дескать, какое мне счастье привалило, чужого бычка я обратал.

Смолокуров горестно вздохнул, словно говоря: — случится же такая дрянь с человеком! Я молчал, не зная куда повернет свою историю Смолокуров. А поворачивал он ее явно в нехорошую сторону.

— Насилу я дождался в тот день вечера, — продолжал рассказчик. — Привязал я моего бычка в лесной полосе. Коров на ферму повел, а сам барыши считаю. За ночь-то я метил это дело спроворить. Был у нас по этим пакостям в городе один барышник — прошлый год помер, слава богу! Веду я коров, а сам себе все коммерцию в уме раскидываю. Бычок, думаю, в теле: у хороших людей в руках был. Хотя бы он пускай два центнера вытянет на мясо. Пусть по семь с полтиной за кило я с моего барышника выцыганю — и то полторы тыщи. Деньги!

Сдал я коров без задержки, а сам рысью обратно в степь поскакал. Бычок на своем месте стоит привязанный. Знай себе, травку скусывает. Отвязал я его, вывел на профиль и погнал. Чего же я, смекаю, с этими тыщами делать стану? Ну, конечно, первым долгом выпью, закушу. Будто я сроду не выпивал и не закусывал. Ну, бабе отрез куплю на платье. А ну, как она меня погонит с этим отрезом. Строгая она у меня на этот счет, умная баба. С какой это, скажет, лихости ты мне подарки-то дарить начал?! И, понимаешь ты, все думаю, а ума этим деньгам не нахожу настоящего: или мне их пропить остается, или от людей прятать. Темные деньги, грязные. — Смолокуров хитровато засмеялся: — Привалило человеку счастье, и опять незадача...

А бычок себе идет, исправный, сытый. Ему и горя мало, что человек позади его душой извелся. И такая меня досада взяла на того бычка: стеганул я его кнутом, да раз, да два, — по жирным-то бокам. Так он, вишь ты, осерчал: встал, как вкопанный, и ну реветь — дескать, совсем ошалел человек, ума лишился!.. Дело было уже на въезде в город. Бойня тут у нас стояла, в аккурат на краю, по нынешнему-то мясокомбинат называется. И уж ей-богу не скажу, как это со мной случилось, только повернул я своего бычка на бойню и начал того гуртовщика искать...

Ну и чем же кончилась эта история? — спросил я, облегченно вздохнув.

— Да хорошо кончилась, — улыбнулся Смолокуров. — Магарыч он мне поставил. Грамм по двести выпили мы с ним, закусили. Ничего, хорошо кончилась история...

Колесников, Г. С. Интересно быть журналистом… // Сальская правда. 1957. 5 мая. С. 4.